Кирилл Николаев - Жизнь и смерть Эдуарда Берзина. Документальное повествование

«Васьков, — писал Шаламов, — был красный, плотный, подвижный человек с высоким звенящим тенором — признаком великого оратора вроде Жореса и Зиновьева. Оратор был Васьков никакой. К заключенным он относился неплохо, большого начальника из себя не строил. Мучился он катаром желудка, кабинет был весь наполнен бутылками какой-то минеральной воды… Васьков не читал ни книг, ни газет и все свои выходные дни проводил одинаково: набрав в сумку патронов от мелкокалиберки, в саду около клуба стрелял в листья целый день».

Думаю, главную черту характера нового начальника Севвостлага писатель уловил верно: «к заключенным он относился неплохо». Потом мы услышим подобные слова, сказанные другими людьми о Берзине. Видимо, директор Дальстроя подбирал себе в качестве начальника лагеря человека близких ему убеждений.

Конечно, Берзин хорошо знал любимую присказку Генриха Ягоды, когда речь шла о работе заключенных: «Любой объект должен стоить дешево и должен быть построен в короткий срок. Таково указание товарища Сталина». Но помнил Берзин и афоризм, принадлежавший своему соратнику по службе в ОГПУ, начальнику Главного управления исправительно-трудовых лагерей (сокращенно ГУИТЛ, а позже — ГУЛАГ) Матвею Берману:

«Мы в лагерях принуждаем людей, не способных самостоятельно перевоспитать себя, жить советской жизнью».

Еще начиная с Вишерской стройки, в сознании Берзина крепло убеждение: лагерь — это нормальная советская жизнь. Лагерь — принуждение к такой жизни тех, кто не хочет принять ее добровольно.

Он проповедовал эту истину в устных выступлениях и докладах, в газетных статьях и приказах. Он воплощал ее в практике Дальстроя.

До обидного мало осталось свидетелей событий начала 30-х годов, когда Дальстрой и его директор делали первые шаги. Прошло ведь больше 70 лет. Тем ценнее свидетельство участника этих шагов. Лев Михайлович Тренин — топограф. В московском представительстве Дальстроя заключил договор и поздней осенью 1932 года как вольнонаемный прибыл в Нагаево.

9 января 1933 года Берзин подписал приказ о создании конторы с названием «Строительство порта бухта Нагаева»41. Тренина в этой конторе определили в группу подготовки топографических материалов для постройки первого причала в морском порту. Он вспоминал об одном эпизоде этой работы:

«— Память сохранила яркое, солнечное морозное утро. В бухте трещит подпираемый приливом береговой припай. Наша палатка гнездится на скале в десяти метрах выше уреза воды, на крутом западном берегу бухты Нагаева.

Я вышел из палатки совершить утренний туалет — обтереться до пояса снегом. Собрался будить своего напарника топографа Вольку Шавлова. Вдруг слышу — скрип полозьев, пофыркивание лошади, людской говор. Из-за близкого мысочка вынесся возок с двумя седоками. Один, видно, кучер. Другой — в волчьем тулупе, в пушистой длинноухой шапке. Возок остановился чуть ниже палатки.

Тормошу Вольку. Набрасываю на себя полушубок и бегу навстречу гостю. Он, сняв тулуп, в кожаном реглане поднимается к нам по ступенькам, вырубленным в снегу. На лице улыбка.

— Кто здесь живет? — мягкий прибалтийский говор.

Объясняю: нас двое вольнонаемных и семнадцать зе-ка. Топографическая группа. Ищем место для причала — промеряем глубины в бухте.

Приглашаю гостя в палатку. Волька на карачках шурует буржуйку и оглядывается. Глаза его округляются. Шепчет мне:

— Берзин!

Эдуард Петрович от завтрака отказывается. Интересуется техникой изысканий:

— Май не за горами. Причал очень нужен.

Заверяем, что успеем к сроку.

— Что тормозит?

Говорим откровенно: слабосилье рабочих. Голодная пайка хлеба, камса, морская капуста. В результате — цинга. Труд тяжелый, многие не выносят. Лежат вповалку, полубосые, обмороженные, в струпьях.

На листке из блокнота Эдуард Петрович пишет распоряжение — о выдаче нашей группе десяти полярных пайков, желает успеха. Натягивает красочные вязанные рукавицы. Медленной уверенной поступью, плотный и властный, спускается вниз. Садится в возок.

Приветствует нас взмахом руки. Через секунды — скрывается в набежавшей с моря туманной дымке.

На другой день отоварили десять полярных пайков — привезли целый воз ценнейших продуктов. Началось спешное откармливание работяг»50.

В это время, зимой 1932–33 года, на Дальстрое работало почти 10 тысяч заключенных: десять тысяч без 72 человек. Конечно, это еще не так много: даже в Вишерских лагерях у Берзина в конце 20-х годов их было более 20 тысяч. В стране же в целом в лагерях той зимой содержалось 268 тысяч заключенных51. За год их число выросло на двадцать пять процентов.

А с началом навигации 1933 года стали прибывать новые этапы. Севвостлаг к концу года вырос до 27 390 заключенных52. Несмотря на значительное увеличение дармовой рабочей силы — почти в три раза — большинство их Берзин бросил опять на строительство трассы, Нагаевского морского порта и жилья в «столице» Колымы.

Еще зимой была проложена просека до 196-го километра. «Командировки», то есть временное жилье, возводилось на 47-м, 74-м, 152-м километрах. А в конце зимнего «проезда» (как тогда называли подобные временные дороги) на 196-м километре возник даже небольшой поселочек. Назывался он Эликчан — по имени крошечной горной речушки, около которой стоял. Кроме жилья здесь построили склады, где предполагалось хранить привезенные из Нагаево грузы для последующей их перевалки с автомобилей на тракт ора. На всех этих командировках, стоявших по автотрассе, было сосредоточено свыше 11 тысяч заключенных.

Таким образом, и в 1933 году золотодобывающие прииски были оставлены с уже привычной для них старательской системой организации труда. Заключенных там по-прежнему почти не было, немногим более ста человек работали на заготовке дров и строительстве примитивных избушек для жилья.

Правда, вновь расширился фронт работ старателей: к десяти уже имевшимся приискам добавилось еще семь. Все они были объединены в три «групповых управления»: Среднеканское, Утинское, Оротуканское. Их названия — это названия притоков Колымы. Самым крупным стало Оротуканское управление: к концу промывочного сезона здесь работало 532 человека. В Утинском — 443 человека, в Среднеканском — 263. Таким образом, в горной промышленности тогда было занято немногим более 1200 человек.

Чтобы хотя бы приблизительно представить себе жизнь колымских старателей тех лет, обратимся к отчету Среднеканского группового управления за 1932 год. В нем говорится:

«Приисковое население расположено на четырех участках: Стан Среднекан, Рудная разведка, Борискинское смотрительство, смотрительство на Геологическом. От Стана Среднекан до устья Среднекана начата постройка грунтовой дороги протяжением 15,3 километра и шириной полотна в 6 метров. За год на всем протяжении вырублен лес, произведена раскорчевка и расчистка. На 11 километрах снят мох, наведены шесть временных стеллажных мостов…