Алексей Диброва - Артековский закал

— Ничего, бабушка, не тоскуйте, не плачьте, вот скоро разобьют ваши сыновья немчуру и приедут в гости. Будут вот так с вами чай пить и вспоминать о прошлом.

— Если бы так, дай-то Бог… — твердила старуха, смахивая со щеки горькие материнские слёзы.

Осенний вечер быстро окутал землю сумерками, а Гурия Григорьевича всё не было.

Моросил мелкий дождик, рваные облака клочьями низко плыли над землёй. Я несколько раз выходил к лошадям, посматривал на улицу, а потом медленно пошёл к зданию, где шло совещание. Дом был освещён, в занавешенных окнах мелькали тени. «Наверно, закончилось совещание», — подумал я и быстро пошёл назад. Но прошёл добрый час, пока пришёл Ястребов.

— Налейте, пожалуйста, Тимофеевна, чайку! — попросил он, и устало опустился на стул.

— Что задумался, Григорьевич, устал, небось? — спросила участливо хозяйка, ставя перед ним чай и варенье.

— Дела, дела, мамаша!

— Плохи дела? — насторожилась хозяйка.

— Есть разные, но больше — плохие, — и он принялся за чай.

— Как же мы доедем домой, товарищ водитель? — спросил он, устраиваясь на повозке.

— Доедем, если не заблудимся, — выразил я свои сомнения.

— А ты умеешь разве блудить?

— Не приходилось, да ночью я никуда далеко и не ездил.

— Это у тебя получается, как у того мужика-кровельщика: укрывает он избу, а его сосед и спрашивает: «Что, укрыл, говоришь?». «Да, — отвечает он, — правда твоя — что укрыл, то укрыл!». «Так не течёт, говоришь?» — снова тот спрашивает его. «Да, верно — что не течёт, так не течёт!». «Так ведь дождя-то не было!». «Верно, говоришь, — что не было, то не было!».

Меня рассмешила эта простая житейская шутка.

Лошади, будто понимая опасение взрослых, сами держались дороги, — она была хорошо им знакома, не один раз приезжали они в станицу с разными ездоками по разным делам.

— Что ж, Алексей, придётся тебе скоро разлучаться с лошадками, — заговорил после паузы Ястребов.

— Почему? — удивился я.

— Будем переезжать на новое место.

— А куда?

— Пока точно неизвестно, маршрут снова к Сталинграду, а там — дальше, по-видимому, в Среднюю Азию.

— Значит, снова в путь, — промолвил я в раздумье.

Больше за всю дорогу мы ни о чём не разговаривали, каждый занятый своими мыслями, роящимися в голове под умеренное шлёпанье копыт Рыжика и Буланки. С дороги они не сбились.

ТРУДНЫЙ ПУТЬ

Нужно запасаться верою в себя, в свои силы, а эта вера достигается преодолением препятствий, воспитанием воли, «тренировкой» её.

Лагерь начал готовиться к отъезду: запаковывали вещи, отвозили их на станцию. Никто не сидел без дела, младшие помогали старшим. Седьмого ноября 1941 года артековцы отпраздновали 24-ю годовщину Великого Октября, а на следующий день ребята попрощались с гостеприимными донскими берегами и на последнем пароходе уехали в город Калач. В лагере осталась небольшая группа для окончательного решения хозяйственных вопросов: три артековца — Юра Мельников, Вася Заблоцкий и я, старший вожатый Володя Дорохин и завхоз Карпенко. Днём мы собирали по лагерю оставшийся инвентарь, мебель, отвозили в станицу Суворовскую или на подсобное хозяйство, а вечерами собирались в одной комнате, где поставили чугунную «буржуйку», на которой готовили пищу и отдыхали в тепле после дневных забот.

Зима легла рано, после отъезда Артека по Дону пошёл лёд и через несколько дней река замёрзла. Земля опушилась белым инеем, ударили ранние морозы.

Одеты мы остались по-летнему: лагерь не успел получить зимней одежды. Нам выдали голубые фланелевые костюмы, куртки были хорошие, а брюки — короткие, они едва закрывали колени. Обувь была и того хуже — резиновые сапоги — «холодильники». Более всего соответствовали сезону тёплые фуфайки. А вот головные уборки никак не гармонировали с нашими костюмами и, особенно, с зимней стужей: белые артековские бескозырки с надписью на ленточке — «Артек».

Вася распорол свой домашний портфель, с которым приехал в Артек, и по вечерам шил себе шапку, которая скорее напоминала купальный шлем. Портфель был небольшой, поэтому шапка получилась тесноватая.

Юра посмеивался над товарищем:

— Ты напрасно распорол портфель, — серьёзным тоном говорил он Васе, — оторвал бы ручку — одевай и носи на здоровье. А можно и с ручкой носить, даже удобнее: приподнял за ручку и снял шляпенцию!

Поневоле мне с Юрой приходилось форсить в бескозырках, иного выхода у нас не было.

Наконец, пришёл черёд проститься с лошадьми. Все вещи были сданы, документы оформлены, оставалось получить в Суворовской продукты питания на дорогу и сдать лошадей. Юру оставили дома готовить картофельный обед, и вчетвером отправились в станицу. Карпенко ушёл раньше, а мы втроём отправились верхом: я с Васей на рыжике, а Буланку отдали Дорохину. С трудом удалось его убедить. Что лучше плохо ехать, нежели хорошо топать пешком, и он согласился. Для него это была первая и, наверно, последняя поездка верхом на лошади. Он сидел, изогнувшись вопросительным знаком и уцепившись за гриву. Ехали по прибрежной тропинке, удерживая застоявшихся лошадей. На ровном открытом месте пришпорили коней, и они пошли рысью. Буланка чувствовала, что всадник сидит неуверенно и, наверное, поэтому разбежалась под нависшие над дорогой ветки. Дорохин наклонился почти к самой гриве, но хитрое животное проделывало свой манёвр снова и снова, пока Володя не грохнулся на землю. За обедом он весело рассказывал о проделках хитрой Буланки, а Карпенко весело хохотал:

— Выходит, тебе одного коня не хватило на дорогу! Ну и наездник!

Пришёл декабрьский день и мы двинулись в путь. В Нижне-Чирской обогрелись и пообедали у Тимофеевны, сердечно поблагодарили её и на попутной подводе поехали на станцию Чир.

Под вечер мороз крепчал, ветер гнал позёмку, а скрип саней раздавался далеко вокруг. Мы почти всю дорогу шли пешком, боясь отморозить ноги. Незащищённое лицо ежеминутно приходилось оттирать руками. Пятнадцать километров казались бесконечными. Но вот огни станции мигают ближе и, наконец, мы ввалились в помещение перемёрзшие, сердитые. Холод вызвал прилив аппетита, мы в уголочке развязали свои продукты, но подкрепиться не удалось: на морозе хлеб и ливерная колбаса замерзли окончательно, пришлось около часа держать пищу возле печки, чтобы она оттаяла.

В помещении было полным-полно народа: гражданские, военные, женщины, дети, — все ожидали попутных поездов на Сталинград, на запад — никто не ехал.

Один матрос подошёл к нам и спросил: