Микола Садкович - Мадам Любовь

- Знаю, рацию получили, - улыбнулся Игнат, разгоняя рукой серое облако махорочного дыма. - А где ж зараз эта... Как ее?

- Рация?

- Не... та, что доставила. Молодец баба! Смотри, как проскочила навеселе. Отсыпается небось?

- Да, смелая женщина, - согласился Михаил Васильевич, - только не баба, а товарищ Люба и не отсыпается, а проводит беседу... Годовщина смерти Александра Сергеевича.

- Ну да? Это которого?

- Пушкина. А ты и не знал?

- Ну, как же... - смутившись, словно школьник, ответил Игнат. - Да ведь смертей у нас зараз много...

Михаил Васильевич строго посмотрел на него.

- Зараз?.. Тому сто пять лет, а зараз другое...

Отвернувшись, поднял глаза к потолку, словно прислушиваясь, словно пытаясь услышать, как в соседней хате, где помещалась новенькая школа, в кругу затихших партизан, связная Люба Семенова читает пушкинские строки...

Товарищ Люба:

Нет, не я читала стихи. Эта затея мне казалась ненужной. Честно говоря, я даже забыла, что тогда был день смерти Пушкина. Да и кому тогда было до стихов?

Но командир думал иначе.

- Вы, - говорит, - если не ошибаюсь, литературу преподаете? - Так и сказал: "преподаете", словно я к нему из роно прибыла. - Хорошо бы, говорит, - с бойцами о Пушкине побеседовать. Особенно с молодыми...

Интересный он был человек, этот командир. Преподавал физику и увлекался поэзией. Похоже, и сам втихую стишки пописывал. Любопытный пример для сегодняшней молодежи... Ученики выделяли его среди других преподавателей. Тянулись к нему. Когда Михаил Васильевич решил в лес уйти, за ним пошел девятый класс.

Организовали отряд "Буревестник". Никто и не догадывался, что под таким гордым именем действует школьная команда, не больше. Однако скоро "Буревестник" оказался на хорошем счету в нашем центре. Командира хвалили. Говорили о нем: "Вот, дескать, как обстановка человека меняет. Раньше директором школы боялся идти, а теперь хоть дивизию подавай".

А он и не менялся. Был хорошим человеком - стало быть, и хорошим учителем, и хорошим командиром. Таким он был и тогда, когда отряд состоял из одних учеников и когда пришли к нему взрослые, появились и взводные и штабные...

Учитель - командир, это не просто. Ему не только надо задание выполнить. Еще надо подумать о том, какими придут его ученики к победе?

- Черствеют ребята, - сказал учитель. Сказал с горечью. Потому и послал меня к ним.

Вот уж не ожидала... Да и ученики, то есть бойцы, эти очерствевшие мальчики, не ждали урока или какого-то экзамена по литературе.

- Что им были стихи? К ним уже дошли слухи о наших подпольщиках, и, как часто бывает, когда рассказывают о чем-то тайном, слухи дополнились воображением рассказчиков. С этим нельзя не считаться. Молодые партизаны хотели видеть во мне бесстрашную, не знающую слабости разведчицу, а я была обыкновенной связной, не лишенной ни страха, ни бабьей слезы...

В просторной хате, заставленной низкими партами для младших классов, собрались здоровые, рослые парни в полушубках, подпоясанных военными ремнями или пустыми пулеметными лентами. С автоматами и ножами у поясов.

Они курили махорку, о чем-то громко спорили, не очень стесняясь в выражениях. Попробуй скажи им привычное: "Здравствуйте, дети!"

Все же, когда я вошла, затихли. Кто на парте сидел - встал. А один белобрысый курильщик цигарку в рукав спрятал и покраснел. Словно его на переменке застукали.

Что ж, так и должны встречать учительницу.

Но, как я уже говорила, ждали они не учительницу. Никогда ученики не смотрели на меня с таким, я сказала бы, жадным любопытством. Мне даже неловко стало. Едва я поздоровалась, высокий, тонкогубый паренек, оглядывая меня с головы до ног, быстро спросил:

- Можно вопрос?

- Сначала давайте познакомимся, - ответила я. - Меня зовут Любовь Николаевна...

- Знаем, товарищ Люба, - улыбнулся парень, - разрешите представиться, он лихо подбросил ладонь к шапке, - боец отряда "Буревестник" Васькович Аркадий!

- У вас вопрос, товарищ Васькович?

- Так точно. - Васькович шагнул вперед. - Спор у нас, как вы того офицера кончили?

- Какого офицера? - не поняла я.

- Ну, у которого рацию взяли...

- Из пистолета или ножом пришлось? - опережая Васьковича, спросил белобрысый; кажется, его звали Клим.

- Ясно, ножом, - с раздражением отмахнулся Васькович, - все ж было без шума...

- А я говорю - пистолетом! - раздался чей-то уже начавший басить голос.

Ребята зашумели, заспорили. Я подняла руку.

- Тише, товарищи!.. Никакого пистолета, ни ножа у меня не было...

Не могла я им рассказать, как все получилось. Не имела права. Не могла назвать имя Миши Павловича, чешского поручика, он тогда еще оставался у немцев. Я только сказала:

- Мне товарищи помогли.

- Я же говорил! - обрадовался Васькович. - На такое дело в одиночку не ходят!

Тут со всех сторон посыпались вопросы:

- Сколько человек участвовало в операции? Как часовых сняли? Была ли перестрелка и есть ли потери?

Я пыталась остановить их, объяснить, что никто ни разу не выстрелил, даже кулаком не замахнулся, что все было просто... Куда там, они уже не верили. Чувствовали: я что-то скрываю. Васькович так и сказал:

- Тут темнить нечего, тут все свои... Знаем мы, как оно просто - рацию добыть, да еще фронтовую...

- Вон у соседей, - перебил его Клим, - в отряде Буденного, чуть всех своих не положили, когда рацию брали... И сейчас в бинтах ходят, двое ноги поотморозили...

- Не двое, а только Сазон застудился, - поправил Васькович, - он и раньше хрипел, оттого, что валенок не признает.

- Ясно, не признает, - подхватил бас, - он в бутсах ходит, в валенках ему никак невозможно...

- Отчего невозможно?

- Футболист! - с мальчишеской радостью выкрикнул Клим. - Центрфорвард!

Васькович строго взглянул на него:

- Тебе все игрушки. - И почему-то понизив голос, разъяснил: - Он, если, скажем, тихо надо, к часовому подползет и вскочит вдруг. Немец с испугу на момент обалдеет, а Сазон ногой со всего маху...

- Пенальти! В самую точку! - захохотал Клим.

- Фрица в три погибели скрутит, - продолжил Васькович, - тут уж Сазон сверху на нем...

- А от валенка не согнется, - весело подсказали ребята, - валенок мягок... Не тот удар...

Васькович неожиданно ткнул рукой в мои ноги, даже чуть присел при этом.

- И вы, - тихо сказал он, - вроде бы в бутсах... При таком морозе...

Все замолчали, глядя на мои чеботы. Невольно и я посмотрела.

На мне были старые солдатские ботинки, оставленные кем-то в нашей больнице. Мне приходилось наворачивать по две портянки, чтобы они не падали с ног. Но что ж из этого?

- Может, и вы, - с какой-то скрытой надеждой, что ли, спросил Васькович, - может, и вы "футболист"?