Роза Эпштейн - Книга Розы

И все же третьего раза сестра не избежала, в начале августа 1943 года ее опять забрали в гестапо. В госпитале давно уже приметили, что постиранное ею белье очень чистое, хорошо отутюженное, накрахмаленное. И один из военврачей стал отдавать свое белье в стирку лично ей. Видимо, немец тот с сочувствием отнесся к молодой симпатичной женщине. Он и предупредил ее, что ему велели не отдавать ей больше белье. Это означало, что ее арестуют. Узнав об этом, Груня прорыдала весь день. Володя, как мог, успокаивал. Обещал, что пойдет в гестапо вместе с ней. А в это время тетя Фрося обошла весь поселок и собрала восемьдесят одну подпись жителей под письмом, в котором заверяли немецкие власти, что знали родителей Аграфены, что те были белорусами, поэтому и их дочь белоруска. Восемьдесят один человек подставил свои головы, защищая Груню. Ведь если бы немцы узнали, что это ложь, расстреляли бы всех. Почему люди пошли на такой риск? Тетя Фрося по наитию поступила как психолог. Первые подписи поставили настоящие друзья семьи Шиммель, а когда другие видели, что подписались многие, то и они соглашались присоединиться. Когда Груню увезли, тетя Фрося поставила Свету на колени перед иконостасом в своей комнате и сказала:

– Молись, как можешь, чтобы маму твою отпустили.

И девочка весь день так и простояла, повторяя нехитрые слова молитвы:

– Боженька, сохрани и помилуй мою мамочку.

Владимир же пошел к зданию гестапо и стал ждать там. Проходивший мимо немецкий солдат окрикнул:

– Ты чего тут болтаешься? Иди отсюда, а то заберут.

Володя честно признался:

– Жену забрали.

– Эту? – немец жестами изобразил косу. – Живая еще – не расстреляли.

К вечеру тетя Фрося принесла в гестапо письмо с подписями жителей. Но в паспорте-то смывка была видна, и там просматривалось написанное раньше. Поэтому отпускать несчастную гестаповцы не торопились. А потом им стало не до нее. Груня увидела, как ее мучители засуетились, стали таскать какие-то мешки и рассовывать по ним архивные документы. Она даже начала им помогать, надеясь, что ей доверят вынести мешок, и тогда она сбежит. Оказалось, фашистов во второй раз выбили из Харькова. И наши войска уже входили в город. Но сбежать Груне не удалось – покидая кабинет, немцы привязали ее за косу к батарее.

Володя тоже видел, как немцы рассаживаются по машинам и уезжают, но боялся зайти в здание – вдруг Груни уже нет в живых. Ну а Груня, увидев мужчин в форме Красной Армии, не поверила своим глазам. И рискнула позвать на помощь, лишь услыхав русскую речь. Солдаты подошли, спросили:

– Ты чего здесь?

– Немцы меня забрали, пытали, хотели расстрелять, потому что я еврейка.

Один из бойцов толкнул ее в грудь:

– Чего ж не расстреляли?

Тут уж Груня не выдержала и горько заплакала:

– Спасибо, освободитель!

Случайно заглянувший в кабинет офицер, увидев зареванную, растрепанную и жутко грязную женщину (гестаповцы опять ее таскали по полу за косу), приказал:

– Освободите ее!

– Куда ж я пойду? Вдруг меня опять схватят? Я уж около вас посижу пока. – Груня не знала, что Володя рядом. А он, убедившись, что это действительно наши зашли, стал искать жену, заглядывая во все кабинеты. И вдруг увидел ее сидящей на грязном заплеванном полу. Кинулся к ней:

– Грунечка, родная, поднимайся!

– Кто это? – спросили ее красноармейцы.

– Это мой муж, – ответила.

– Предатель? – подозрительно посмотрел на Володю сержант, похожий на татарина.

Володя огрызнулся:

– Помолчи, найдутся и постарше тебя званием, кто будет разбираться, предатель я или нет.

Разбирательства потом все же были. Володю исключили из партии за то, что жил в оккупации, и приняли на завод чернорабочим. Груню по специальности никуда не взяли. Направили бухгалтером в какой-то цех, где сестра и проработала до пенсии.

А про доносчика правда всплыла. Сами же гестаповцы, когда пытали Володю, сказали, что про его жену им писал такой-то (назвали фамилию). Этот гад до войны был секретарем парткома танкоремонтного завода. Информация подтвердилась и тем, что жена этого предателя выгребла из шифоньера Шиммелей все постельное белье и скатерти, когда Груню в третий раз забрали. А соседи увидели, пристыдили:

– Что ты выгребаешь? Груня еще вернется.

И она вернулась вместе с Володей затемно, как раз гудок возвестил об окончании второй смены. Соседи сразу сообщили:

– Эта сука забрала твое белье.

– Да пусть подавится, – устало махнула рукой Груня, увидев открытый пустой шкаф.

Но Володя решил рассчитаться с предателем и позвал заводских работяг. Встретив гада, указал на него:

– Вот эта сволочь писала доносы в гестапо!

Он стал бить доносчика. А один из рабочих замахнулся ведром с чем-то тяжелым и ударил предателя по голове. Удар оказался смертельным. Но никакого расследования и уголовного дела возбуждать не стали. Все решили единодушно:

– Собаке собачья смерть.

Глава 12

Возвращение

В августе 1943 года наши войска окончательно выбили немцев из Харькова. А уже в октябре в составе тысячи двухсот человек я была откомандирована на освобожденную Южную железную дорогу. По пути наш эшелон расстреляли немецкие самолеты, и в живых осталось чуть больше половины. В том артналете пострадала и я – металлический осколок вонзился в спину в районе позвоночника. Фельдшер, который сопровождал эшелон, осколок тот вытащил и щедро залил рану зеленкой. Зеленки у него была трехлитровая банка, и она заменяла, при отсутствии других медикаментов, и обезболивающее, и антисептик. Это ранение еще аукнется мне много лет спустя тяжелым недугом.

Понятно, что грамотных специалистов на железной дороге в то время катастрофически не хватало. Я, отправляясь на станцию Лозовая, знала, как принять, как отправить поезд, как стрелку открыть, но организацию движения поездов не знала. По прибытию на место назначения меня вызвал начальник отделения, у которого при той бомбежке в том эшелоне погибла дочь, и говорит:

– Роза, я тебя назначу военным диспетчером. Это очень ответственная работа, но ты грамотная девочка, освоишь. А учить тебя будет Абрамов.

Мало что я дежурила свою смену, так оставалась и на смену Абрамова. Сидела рядом с ним, слушала, как он командует на участке. И он мне все это объяснял. Он закончил Ташкентский институт инженеров транспорта и был опытным движенцем. В Самарканде осталась семья Абрамова – жена и шесть или восемь детей. Все почему-то звали его по фамилии, поэтому имени и отчества своего учителя я не запомнила.

Если с работой все сразу определилось, то с размещением возникли проблемы. Железнодорожных домов на станции не было. Но остались после немцев блиндажи с двойным и тройным накатом. Мы проветрили их, прожгли там солому, чтобы фашистский дух вытравить. Дух-то вытравили, но осталась зараза, чесотка, мы называли ее «немецкая пошесть». Когда начали чесаться, вначале никто ничего не понял: какие-то красные высыпания появились между пальцев. Потом люди постарше догадались: это чесотка. А зараза эта такая переходчивая, что вскоре зачесались даже те, кто жил не в блиндажах, а в близлежащих домах.