Теодор-Валенси - Берлиоз

«Молодая Франция» была одета в сюртуки из зеленого или пунцового сукна, с бархатными воротниками, зауженные в талии и со свободно развевающимися широкими басками. От черного галстука, пузырящегося, подобного сгустку мрака, отходили два острых кончика белоснежного воротничка. Натянутые штрипками панталоны были коричневого, серого или синего цвета. Другие из «Молодой Франции» носили фраки не черные, но пепельного, красновато-бурого цвета или цвета «пыли руин»… В ту пору было модно иметь в руке трость с набалдашником.

Каждый давал волю фантазии в создании арабесок из лент, сутажа и шнура. Некоторые щеголи, словно на портретах Веласкеса, набрасывали на плечи широкий плащ цвета крепостной стены, которому они недавно рукоплескали на спектакле «Эрнани, или Кастильская честь», другие, как у Рубенса, искусно загибали кверху широкие поля фетровой шляпы. Но больше всего их радовало (и какая это была радость!), если им удавалось принять жестокий, удрученный вид – дантевский или байронический. Если бы их щеки, на которых проступала ярким румянцем кровь их отцов – филистеров и буржуа, наконец, могли стать желтыми, как кордовский сафьян, а морщины отражали бы гибельные страсти!

На женщинах шляпы необъятных размеров. Нет больше капоров, как при благочестивой Реставрации. Большие, словно ореол, береты взметали вверх длинные эгретки, а ниспадающие по-кастильски перья ласкали пушистыми опахалами непокрытые затылки. У иных на верху шляпы был пристроен пышный, величественный султан и широкие ленты с длинной золотой бахромой спускались, ослепительно сверкая, на плечи.

Мода была тонка, изящна, «сильфидна», неуловима, но изобиловала пышными украшениями.

Куда ни глянь – рукава с легко ниспадающими кружевами, широкие воротники, лифы в складках из муслина… Иногда на испанский манер белоснежные жабо из лент. А юбки на женщинах-сильфидах, на этих ариэлях – как они волнуют! Плотно облегая талии, они четко обрисовывают изгиб бедра. Затем мягко, слишком округло ниспадают, стирая линию… Однако юбки достаточно коротки, и видно, как переступают маленькие ножки в открытых туфлях и ажурных чулках. Прелестные моды – изысканные и дразнящие, они подчеркивают женскую красоту… То была чарующая фантазия… И все эти разнообразные наряды плыли и колыхались – живая декорация, воздушная феерия красок и линий, волшебный мир яркого цветка.

Перед этой публикой «Фантастическая» и другие сочинения Берлиоза имели бешеный, ошеломляющий успех.

В ту пору «Молодая Франция» пользовалась для выражения восхищения такими эпитетами, как фосфоресцирующий, сверкающий, изумительный, сокрушающий, колоссальный, совершеннейший. Было еще и немало других, среди которых сам Берлиоз любил «вавилонский и потрясающий, увлекательный, неотразимый, чудовищный и шекспировский, ниневийский, фараонский, дьявольский и вулканический «.

Итак, успех был «дьявольский, бешеный, ошеломляющий, страшный».

До конца ли поняла публика все величие «Фантастической»? Во всяком случае, она увидела в ней смелый разрыв с исчерпавшей себя рутиной.

И потому она, во главе с романтическим кланом, приняла «Фантастическую» с энтузиазмом.

«Фигаро» писала: «Эта «Фантастическая симфония» – плод самого чудовищного воображения, какой только можно себе представить…42 Неоднократные взрывы аплодисментов компенсировали г. Берлиозу те бесчисленные шипы, которыми рутина утыкала первые шаги его карьеры».

Знаменитый критик Фетис выразился так: «Этот молодой музыкант инстинктивно движим по новому пути… «Фантастическая симфония» – сочинение совершенно необычайное. Дух новых веяний проявляется в нем с наибольшей очевидностью, а две части («Бал» и «Шествие на казнь») говорят о самом богатом воображении. Наконец, в симфонии ощущается выраженная индивидуальность, стоящая вне обычных форм искусства…»

Скупой на похвалы Шуман, тоже композитор и музыкальный критик, заявил: «Невозможно абсолютно ничего добавить или зачеркнуть, не отняв у мысли ее остроту и энергию, не повредив ее силе»43.

Лист, присутствовавший на первом исполнении, не мог скрыть своего восхищения. Силой он увел Гектора с собой обедать, чтобы провести несколько часов с этим околдовавшим его волшебником44.

XI

Успех всегда приносит друзей.

После триумфа «Фантастической» госпоже Мок, как и Камилле, «операция Берлиоз» показалась более заманчивой. Всякие «в конце концов» и «почему бы и нет?»… ознаменовали начало стратегического отступления дуэньи, которая под конец заявила, что Гектор с его неиссякаемой волей бесспорно достигнет славы. Эта святая особа с важностью изрекла: «Слава – неистощимая жила для тех, кто умеет ее разрабатывать».

Миг сосредоточенного молчания, а затем мысли, высказанные вслух:

– Впрочем, помолвку расторгнуть легче, чем женитьбу.

– Ну разумеется, – пробормотала Камилла, чтобы успокоить свою матушку или убедить самое себя.

И с того дня, опережая события, госпожа Мок стала называть Гектора «мой дорогой зять», а Камилла, пораженная шабашем «Фантастической» (Гектор скромно говорил: «задыхаясь от восхищения»), начала обращаться к нему «мой дорогой Люцифер», «мой прекрасный Сатана». Атмосфера непринужденности и умиления.

Мораль: «Фантастическая», вдохновленная одной только Офелией, послужила для завоевания Камиллы.

XII

Быстро летели пленительные часы. Миг отъезда влюбленного Гектора был все ближе и ближе.

Расстаться с Камиллой, расстаться до пасхи будущего года! Ведь Гектор должен был прожить в Риме по крайней мере один долгий год. Какая сердечная рана! Останутся ли кристальная душа и любящее сердце Камиллы (как считал ее романтичный жених) такими же благородными, такими же чистыми?

Впервые у Гектора возникают сомнения. Впрочем, он спокоен, он твердо уверен в себе и в ней.

После долгих хлопот, так и не добившись разрешения остаться в Париже, сохранив за собой стипендию, Гектор вынужден был покориться. Итак, он отправится в Италию.

Дни романтических вздыханий, наслаждение страданием, слезы близкой разлуки, и вот

29 декабря

взволнованный и сумрачный композитор покидает столицу.

– До свидания, до свидания, Париж, я вернусь, чтобы покорить тебя! – И, словно сердце, вырванное из груди, он протянул Камилле свою медаль, которая символизировала его волю к успеху и неуемное стремление взломать дверь, слишком долго не открывающуюся, он протянул ей свою золотую медаль, выданную Институтом.