Николай Михайловский - Таллинский дневник

- И немцам не легко приходится, - продолжал Карасев. - Наступающие всегда несут большие потери. Это истина. И вот тому подтверждение. - Он открыл полевую сумку и извлек письмо, найденное у убитого солдата 311-го полка 217-й пехотной дивизии Эдмунда Вагенера. К аккуратным строчкам, написанным его рукой на немецком языке, был приколот русский перевод:

"Дорогие родители! Я участвовал в боях за Таллин. Это был ужасный день. Такие дни никогда не забудутся. И я молю бога лишь об одном, чтобы ничего подобного не повторилось в моей жизни. Русские обстреливали нас из крупной артиллерии. Снаряды летели градом, вокруг свистели пули. Невозможно было не только поднять голову, но и протянуть руку. Такого ужаса мы еще не видели..."

- Интересное признание, - заметил Дрозжин. - Разрешите поместить в газете?!

- Обязательно! Как у вас с газетой?

- Номер сверстали, - отрапортовал Дрозжин.

- В случае опасности типографию уничтожить, раздать патроны, гранаты и всем в боевой строй, - сказал Карасев.

- Есть, товарищ полковой комиссар, - откликнулся Дрозжин.

...Вернувшись в землянку, стараемся ускорить выпуск газеты.

Дядя Костя срочно набирает письмо убитого немца. Полосы поступают в машину.

Стрельба как будто стихла. В ту минуту, когда печатник выдал из-под пресса первый оттиск газеты, в землянку вошел полковой комиссар.

- Атаки противника отбиты, - сообщил Федор Иванович Карасев. - Выручили нас зенитчики. Стреляли прямой наводкой. Благодаря им ребята держатся на своих рубежах (он имел в виду 2-й батальон майора А. З. Панфилова, сражавшийся на главном направлении). Завтра обязательно побывайте у них они стоят в двух километрах отсюда - и дайте материал в нашу газету. А до утра отдохните хорошенько - и опять за дело.

- Надо возвращаться в Таллин, - заикнулся было я. - Хочу написать материал для "Советской Эстонии".

- И не думайте! Здесь вы нужнее. Если хотите, я дам в Пубалт телеграмму, что вас задержали. Помогите нам.

Выходим с Дрозжиным из землянки. Луна заливает лес голубым светом. Оба близорукие, идем осторожно, прислушиваясь к треску сучьев под ногами.

За оградой высится одинокая дача.

Дрозжин вынимает из кармана фонарик и освещает дверь. В доме тихо. Никого нет. Все перевернуто вверх тормашками. Должно быть, хозяева спешно эвакуировались. Поднимаемся на второй этаж и укладываемся спать. Едва легли - по лесу прокатывается грохот взрыва. Противный протяжный свист снарядов.

- Не обращайте внимания. Если свистит, то не тронет, - комментирует Дрозжин.

Вскоре стрельба стихает, но мы никак не можем заснуть: то ли от слишком настороженной тишины, то ли от нервного напряжения.

Кругом так тихо, что даже немножко страшновато.

- Вы давно знаете Карасева? - спросил Дрозжин.

- Давненько. Не раз встречались в Пубалте, на кораблях, когда он был лектором...

- Говорят, он с двадцатых годов на военной службе?

- Да...

Я вспомнил наш давний разговор с Федором Ивановичем. Мы однажды ночевали в одной каюте, и он рассказывал мне о своей родословной, о Волге где он родился и провел детство. Отец и дед всю жизнь плавали по великой реке, и младший Карасев собирался отслужить действительную и вернуться на Волгу, учиться на капитана речных судов. Да все повернулось иначе. "Мы вас оставляем на политработе", - сказали ему после окончания службы. Кем только он не служил: политруком, секретарем комсомольской организации, секретарем партбюро. А в 1932 году послали учиться в Военно-политическую академию. Окончил ее. И снова" по поручению партии: комиссар подводной лодки, инструктор политорганов, лектор...

Дрозжин внимательно выслушал меня и заключил:

- Да, повидал человек на своем веку. Мы рядом с ним зеленые...

Мы долго разговаривали, и я не заметил, как заснул. Вдруг чувствую, где-то поблизости взрывы. Протираю глаза, комнату заливает солнце.

- Что такое? - спрашиваю.

- Да известное дело: опять обстреливают. Седьмой час. Не пора ли подниматься? Вы двигайте к пехотинцам, а я к себе в редакцию. Надо готовить очередной номер, - говорит Дрозжин. - Жду вашу статью, - напоминает он, протягивая мне руку. - До скорой встречи!

В то утро я с трудом добрался до командного пункта батальона, разместившегося в пригороде Таллина. Командир батальона А. З. Панфилов встретил меня приветливо, хотя чувствовалось, что ему сейчас не до корреспондентов.

Улучив момент, он все же подозвал меня к карте и показал шоссе, где сейчас идет ожесточенное сражение. Противник пытается овладеть им и вбить клин в нашу оборону. Одна рота почти сутки находилась в окружении и понесла большие потери. Уцелевшие бойцы собрали патроны, гранаты и ночью, совершив бросок, прорвались к своим и сейчас ведут бой за это самое шоссе.

- Обстановка крайне тяжелая, - произнес Панфилов глухим, охрипшим голосом.

Во время нашей беседы послышался голос телефониста:

- Товарищ майор, вас.

Майор подошел к аппарату. Разговоры на КП прекратились. Все настороженно прислушивались не только к словам, но и к дыханию комбата.

- Скапливаются? Так... так... - повторял Панфилов, и все догадывались, что фашисты, начавшие артиллерийскую подготовку, вот-вот бросятся в атаку.

- Передайте Шувалову, - продолжал майор, - комбат приказал держаться. Если будет нужно, поможем артиллерией.

Шувалов? Знакомая фамилия! Да уж не сигнальщик ли с потопленного корабля? Вспомнил паренька, с которым недели полторы назад встретился в таллинском госпитале.

Впрочем, сейчас было не до расспросов. Комбат, не обращая ни на кого внимания, схватил автомат, из-под подушки вынул два диска с патронами, на ходу отдал приказание начальнику штаба и ушел.

Через полчаса он вернулся, сел на кровать, закурил. Румянец играл на его щеках. Нервно подергивались плечи. Неестественный блеск глаз выдавал его возбуждение.

Я спросил его о Шувалове.

- Он самый... Шувалов. Теперь командир взвода. А первый раз явился, смотрю - голова в бинтах, думаю: "Ему одна дорога - в инвалидную команду". Поговорил с ним, вижу, парень толковый, хочет воевать, а это самое главное...

Мне захотелось повидать Шувалова. Вместе со связным мы пробирались к переднему краю обороны, что находился в полукилометре от командного пункта батальона.

Лес. Густые пушистые сосны закрывают небо. Лучи солнца едва пробиваются сквозь толщу зелени. В просветах между деревьями видна поляна, залитая солнечным светом, а еще дальше - небольшие холмики и редкий кустарник. Показывая туда, связной говорит приглушенным голосом, точно боится, что его слышат: "Вот там, товарищ корреспондент, уже фашисты".

Навстречу нам, пригибаясь к земле, идет матрос. Связной останавливает его: