Сергей Михеенков - Остановить Гудериана. 50-я армия в сражениях за Тулу и Калугу. 1941-1942

Под сосной складывали убитых. Знакомых среди них никого нет. Как нет? Вот лежит, голова разбита, затылок словно косой срезан. Вот твой лейтенант, боец Отяпов. Тот, кто тебя в бой повел. Кто первый в свалку кинулся.

Болела спина. Болело плечо. Болела левая рука.

– На вот, переобуйся. Далеко ли ты, разутый, уйдешь? – Опять этот голос. Голос хороший, сердечный. А рассмотреть лицо человека, который так заботливо разговаривал с ним, Отяпов не мог. Перед глазами плавал разноцветный туман. Как будто бабочки с диковинными крылышками порхали в жаркий июльский полдень над сырой лесной дорогой…

Он сел и начал переобуваться. Новая обувка пришлась ему впору.

– Твой трофей. Носи.

Голос он узнал. С ним разговаривал Курносов.

– А где моя винтовка? – спросил он Курносова.

– Винтовка тут, – ответил Курносов. – Гусёк несет.

– Живой? – обрадовался он, что жив этот мальчишечка, который, как ему казалось, никак не мог выжить в том аду, который они только что пережили.

– Живой! Герой, брат, наш Гусёк! Немца заколол!

– Неужто?

– Твоего перехватил. Лежать бы сейчас тебе, Нил Власыч, под сосенкой, если бы не Гусёк, – хвалил Курносов мальчишечку.

– Вот тебе и мальчишечка, – вслух подумал Отяпов. – Спасибо тебе, Гусёк.

Гусёк не ответил. Молча шел рядом. Отяпов видел его тень.

– Не слышит. Спит, – пояснил Курносов. – Пускай поспит, пока не споткнется. А спотыкаться ему не привыкать. – И он устало засмеялся.

Уже стемнело. Накрапывал дождь. Вышли из леса. С проселка свернули на пашню и пошли пашней. Потом пашня кончилась, под ногами загремела стерня. Не успели запахать, подумал Отяпов и потянул ноздрями воздух, пытаясь по запаху определить, что тут было сжато, овес или рожь. Пространство пахло сырой шинелью да ружейной смазкой. Но хлебным духом откуда-то все же веяло, и народ заметно заволновался. Хотелось есть. Отяпов по себе знал, что у голодного человека, как и у зверя, обостряется обоняние.

Зашли в деревню. Прислушались. Вроде тихо. На другом конце, за оврагом, слышались голоса.

– Немцы, что ль? – И боец, который приблудил к ним в пути, сдвинул каску набок, освободил ухо, прислушался.

Голоса затихли.

– Тебе, Тульский, теперь везде немцы будут мерещиться, – засмеялся Курносов.

– Будут… – согласился Тульский.

На самом деле у бойца была другая фамилия, имя и отчество. Но когда он вышел на них в лесу и рассказал о себе, всем запомнилось главное, что он – тульский. А они шли к Туле.

– И что, – переспросил его Гусёк, – из самой Тулы?

– Из самой. Из Заречья. Есть у нас в городе такой район, самый старинный. Живут там исконные туляки.

– Самоварники, – поддакнул Отяпов и подумал: вот бы сейчас кипяточку, покруче чтоб, да с сухариком…

– Нет, я с улицы Штыковой. У нас на Кузнечной слободе живут в основном оружейники.

– И что, в самом деле есть такая улица – Штыковая? – удивился Гусёк.

– Есть. И Штыковая, и Курковая, и Ствольная, и Пороховая, и Дульная.

– Забавный вы, должно быть, народ – туляки, – покачал головой Отяпов, слушая новоприбывшего. – Вот дочапаем до твоей Тулы, приведем тебя к отцу и матери живым и невредимым. Так ты нас хотя бы покорми. А?

Тульский задумался. Погодя сказал задумчиво:

– Мать щи с гусятиной по воскресеньям варит. А сегодня – какой день?

– Хреновый сегодня день…

Некоторое время шли молча.

Погодя Ванников, тоже приставший по дороге, вдруг сказал почти зло:

– Это ж почему только по воскресеньям?

– День такой, – сказал Тульский.

– Хороший, должно быть, город эта ваша Тула. Самовары у вас самолучшие. Пряники – тоже знатные. Раз как-то пробовал. Понравился. Ружья вон тоже делаете.

– Какие у них пряники?! – снова возразил Ванников.

– Ты, Калуга, мне просто завидуешь. У вас в Подзавалье [23] хлеб с мякинами пекут.

– Да пошел ты!..

Ванников лиховал – Калуга была занята немцами. А у него там, в Подзавалье, семья – жена и трое малых детей.

Этот разговор у них случился в лесу. А теперь надо было думать о ночлеге и о еде. Об этом и думали. Зашли в деревню и вдруг спохватились: хорошо это или плохо? Не разведали. Может, в деревне немцы.

Гусёк вспоминал рукопашный бой. У него все еще тряслись руки и часто тянуло живот, хотя там ничего уже не было. В дороге раз пять отставал от отряда и присаживался под кустом.

Отяпов наконец выбрал дом, куда надо было стучаться. Именно от него веяло свежевыпеченным хлебом. И он не ошибся.

– Здравствуйте, хозяюшка, – сказал он, когда за дверью заскреблись и послышался женский голос.

Женщина открыла и молча пропустила их в сенцы.

– В хату не пойдем, – приказал Отяпов. – Располагаемся тут.

Он сразу сообразил: сенцы рубленые, тепло держат. Народу много, двенадцать душ, надышат быстро. К тому же есть вторая дверь во двор, а там – огороды, сад, риги на задах. Вроде и банька в кустах возле ручья. К ней тропинка. Все это он присмотрел, когда выбирал дом.

Хозяйка сперва показалась старухой. Но потом, когда вышла с зажженной лампой и прибранная, хоть и наспех, оказалась молодкой лет тридцати.

Тульский сразу заходил вокруг нее селезнем, забасил. И глаза у молодки заблестели. Вот молодежь, подумал Отяпов, и война им нипочем!

– А может, в баньку сперва? – предложила хозяйка. – Кто у вас старший?

Все посмотрели на Отяпова.

Отяпов, правду сказать, уже уминал боками свежую пряную солому, сдержанно покашливал от ее дразнящего хлебного духа и думал только об одном – как бы поскорее залечь и ни о чем не думать. Даже есть расхотелось, так забирала усталость. Но, узнав о том, что хозяйка в этот день топила баню и что она еще не выстужена, так и подпрыгнул.

– Давайте, давайте, мужички, – торопила их хозяйка. – А я пока поесть вам соберу.

Эх, какая баня была у этой молодки! Видать, муж мастеровой попался. И плотник, и печник. И парок еще держался. Каменка стояла незалитой. Словно их ждала.

Вымылись. Словно паутину с себя сняли. И сразу вроде не так страшно жить стало. И Отяпов уже твердо знал, что доведет свой отряд до Тулы.

Хозяйка расстаралась, накрыла стол. Вареная картошка, свойский хлебушек по хорошему ломтю на каждого брата, сало, соленые огурцы и грибочки. От соленых грибов так и веяло дубовой бочкой, прямо домом родным, так что плакать хотелось…

Праздник праздником, а часового Отяпов все же выставил. Вынес ему угощение, даже от своей скибки крошку отломил, и приказал:

– Уснешь – штыком заколю. Так и знай.

Хозяйка принесла бутылку самогонки. Выпили. Смели все со стола. Подчистую. И залегли. Отяпов, засыпая, слышал, как молодка шепталась с Тульским, как, вздохнув, повела его в хату… Эх, молодежь…

Разбудил его Тульский. Он к утру заступил на пост и все разглядел. Сказал: