Турсунбек Какишев - Сакен Сейфуллин

Мы с удовольствием разместились в юрте, убранной со вкусом и старанием, разложили бумаги и приступили к своему непосредственному занятию.

На тысячу верст из конца в конец раскинулись двенадцать волостей. Заметно было, что здешний народ живет богато, в достатке, а кто богат, того не грызут заботы, тот не прочь попить кумыса сверх нормы, вдоволь поспать. С утра до позднего вечера бродят мужчины под легким хмелем, кое-как, наспех одетые, охотятся по аулам за кумысом и девушками,

Немало скучающих бездельников толпится у нашей юрты, глазеют, как идет перепись. Другие ищут случая поухаживать за девушкой, резвятся, словно упитанные бычки, заводят веселые игрища, изощряются в шутках и насмешках друг над другом. Одним словом, убивают время как могут…

И только прислуга и чабаны, черные как смоль от палящего солнца, с каплями на лбу, не зная отдыха тянут свою лямку. Изнемогая на солнцепеке от зноя и жажды, стерегут они байское стадо на выпасах. Тщетно пытаясь спастись от оводов, они вынуждены усмирять и доить буйных полудиких кобылиц. Несчастные батраки, с обветренными лицами и потрескавшимися от жары губами, весь день собирают кизяк, чтобы развести костер и вовремя приготовить еду своему хозяину. Бесправные люди, им не дано пожинать плоды своей тяжкой работы…»

В одном из аулов на своем длинном пути переписчики удостоились чести видеть одного из тех, на кого работала вся округа, ибо всю округу держал в руках этот человек. Звали его Нурмагамбет Сагнаев, но за глаза все называли его Паном — за надменность и высокомерие.

Их пригласили в белоснежную двукупольную юрту. «В передней, безлюдной, половине были разостланы ковры и узорчатые кошмы. Джигит молчаливым жестом пригласил нас дальше. Войдя во вторую юрту, мы увидели дивную роскошь. Здесь не было и клочка величиной с ладонь, который не был бы застлан пестрым шелковым ковром. На стенах висели бархатные ковры, блестел атлас, светлело серебро. У самой стены полукружьями высотой с аршин возвышалось нечто вроде скамьи, застеленной дорогими коврами, обшитыми снизу бахромой с кистями… На почетном месте поверх ковров лежат шелковые одеяла. Гость, по желанию, может располагаться на этих одеялах либо садиться на ковровую скамью. Справа от почетного места под балдахином из синего шелка мы увидели поблескивающую металлом кровать и сидящего на ней Нурмагамбета. Кроме него, в юрте никого не было. Пан восседал неподвижно и безмолвно, как идол. На голове его покоилась бобровая шапка, на носу поблескивали очки в золотой оправе, на плечи был накинут халат из серого сукна с воротником темно-рыжего бархата, под халатом виднелся бешмет из того же дорогого серого сукна. На ногах глянцевито блестящие ичиги в галошах. Рукой в белоснежной перчатке Пан поигрывал небольшой серебряной тростью. У него жгуче-черные борода и усы, на вид ему уже перевалило за пятьдесят. Когда мы, озираясь на роскошное убранство, вошли и поздоровались, Нурмагамбет степенно поднялся и ответил на приветствие невнятным голосом, словно не желая утруждать себя громкой речью…»

Перепись оказалась делом нелегким. Переписчиков встречали радушно, но и настороженно. Как знать, зачем понадобилась эта перепись? Редко кто давал точные сведения, большинство темнили.

А тут еще пришло разъяснение от акмолинского губернатора по высочайшему указу императора о мобилизации казахов от девятнадцати до тридцати одного года на тыловые работы. Разъяснение читали по аулам. Поползли слухи, что царь гонит казахов на войну. Женщины плакали, мужчины готовились отстаивать свои права с оружием в руках.

«Лучше принять смерть на земле, где мы родились, чем идти на войну, — говорили джигиты, седлая коней. — Пойдем войной против царя, который не сдержал свое слово».

Говорили, что убили такого-то пристава, такого-то полицейского, волостного или старшину. Джигиты не расседлывали коней, точили пики, секиры. Молдабай Байузаков, казах из волости Моншакты, от имени жителей Акмолинского уезда через генерал-губернатора послал телеграмму царю, в которой предлагал ему вместо людей брать деньги, просил спасти казахский народ от гибели. Ответом на телеграмму был секретный указ, который обязывал жандармов и сыщиков выяснить, кто такой Молдабай Байузаков, сколько ему лет, каково его состояние, чем занимается, каково его поведение, имеет ли судимость или нет. Кроме того, им было поручено постоянно информировать о положении в степи.

Губернатор Акмолинской области Мосальский выехал было в аулы, чтобы утихомирить казахов. Губернатора нагнал слух о восстании в районе Акмолы и беспорядках в Колутоне. Приехавший в Акмолинск губернатор был похож на разъяренного верблюда. Вызвав к себе всех волостных, старшин, баев и биев Акмолинского уезда, он заявил им:

— Прошу вас спешно выехать по аулам и уговорить мужчин, чтобы в течение одной недели они вышли на тыловые работы согласно указу царя. Если вы этого не добьетесь, не ждите от меня милости. Вы знаете, что такое пулемет. Это оружие, которое сеет пули, как дождь. Мои войска вооружены этими пулеметами и будут косить казахов, как зеленую траву. Если вы через неделю не успокоите народ, то прежде всего я упрячу вас самих! Даю вам пятнадцать минут на совещание — после чего вы должны дать мне решительный ответ.

Растерянные верховоды сели во дворе, подобрав под себя ноги. Сидели, нахохлившись и негромко совещались. Решили просить отсрочку. Через пятнадцать минут, подталкивая друг друга, как испуганные овцы, пошли к губернатору.

Губернатор на отсрочку не согласился.

И «предводители народа», подавленные, унылые, разъехались по аулам.

Теперь все, кого считали годным для военных работ, искали пути к спасению.

К переписчикам относились с открытым недоброжелательством, подозревая их в тайных намерениях.

Сакен вернулся в свой аул. По пути он наблюдал, как волостные, переводчики, старшины средь бела дня грабят народ, без всякого угрызения совести берут взятки. Видел и зверства карательных отрядов.

Вспоминая свое состояние в те смутные дни, Сакен писал в книге «Тернистый путь»:

«Нет сил спокойно смотреть на страдания народа. Слышишь горестные восклицания матерей, стариков и невест, видишь молодых, полных сил джигитов, обреченных на погибель в схватке с царскими войсками, и душа заволакивается черным туманом. Кажется, вот-вот разорвется от горя сердце с тихим печальным звоном, как рвутся до предела натянутые струны домбры. Люди мечутся, не отдавая отчета в своих действиях. Одни, словно повинуясь слепой силе рока, молча, терпеливо приготовились к смерти, другие, более благоразумные, стараются что-то предпринять, но все равно поддались панике и мечутся, не зная, что делать…