Сергей Реутов - Любовь в объятиях тирана

Марица слушала, не сводя с Влада глаз. Боль, которая терзала все его существо, каким-то неведомым образом передалась и ей. Воспоминания о неведомом ей мальчишке заставляли сердце истекать слезами, а вот глаза остались сухими. Она почувствовала, отчего столь сдержан рассказ господаря Валахии — так он не давал гневу затопить всю душу. Принцесса чувствовала, каких сил стоит ему такая невозмутимость… А Влад, сжимая в ладони прохладные пальцы Марицы, ощущал, как боль, что терзает его восьмой год, если не отступает, то утихает, пусть и на время.

— Нельзя сказать, что наместник Порты жалел нас или, напротив, мечтал умертвить. Полагаю, ему не было особого дела до нас, двух пленников — еще двух, шатающихся по тюремному двору. Нас не морили голодом, но следовало проявить немалую смекалку, чтобы первыми получить свою миску похлебки и ломоть лепешки. Нас намеренно не унижали, но что могли сделать двое мальчишек, внезапно оказавшиеся среди бывалых воинов?

Перед глазами принцессы встал тюремный двор — грязный песок, перемешанный сотней босых ног, сухой карагач у самой стены, немилосердное палящее солнце. Двое парнишек, прижимающиеся спинами, чтобы противостоять всему миру. Быть может, на самом деле все было иначе, но отчего-то эта картина заставила сердце девушки биться сильнее.

— А год назад, когда Раду вырос почти с меня, случилось… то, что случилось. Драку разнимала охрана — уж эти точно не церемонились. Единственное, что отличало похороны Раду, — так это деревянный гроб, в который положили его тело. Обычно пленников закапывали в землю без всяких церемоний. Но брат все же был королевских кровей…

Марица более выдержать не могла — ее плечи сотряслись от рыданий, слезы не закапали, а полились из глаз.

— Ну будет, принцесса, — пробурчал едва слышно Влад. — Не стоит его оплакивать, мальчишка-то гниловатый рос. Даже подумывал ислам принять, в янычары метил, оправдывал Мехмета.

— Но он же был твоим братом, господин мой Влад… Как же не оплакивать его?

Зазвучала музыка.

— Утри слезы, добрая принцесса. И пойдем танцевать — ты такая красавица, когда танцуешь. Глаза сияют зеленым светом, лицо расцветает…

Марица потупилась. Никто и никогда прежде ей ничего подобного не говорил. И никто так не смотрел на нее, никто так нежно не обнимал… Девушке показалось, что она словно тает в объятиях господаря Влада.

— Ну вот, слез уже не видно… Я закончу рассказ, а ты тем временем совсем успокоишься. Иначе, боюсь, твой брат объявит моей Валахии войну…

Марица сквозь слезы улыбнулась:

— Думаю, господин мой Влад, он не объявит — ибо им движет лень, он никогда не сделает даже лишнего шага, не говоря уж о чем-то большем.

— Тем лучше… Но вернемся. Брат был похоронен, я стал ожидать, когда настанет мой черед. Однако меньше чем через месяц меня выпустили и даже препроводили под родной кров — отец почувствовал приближение смерти и потребовал, чтобы меня доставили в столицу. В противном случае король Валахии грозился перестать считать действующим мирное соглашение между ним и Портой и собрать войско… Отчего-то глупый наместник испугался. Так я вернулся на родину и взошел на престол. Но решил, что никто из моих обидчиков не увидит наступления следующей весны. Поклялся, что такая же судьба постигнет и обидчиков моего брата. И слово свое сдержал…

Марица с испугом посмотрела в лицо Влада. Тот был по-прежнему спокойно-холоден. Девушка готова была уже встать и уйти во дворец, но сильные пальцы собеседника сжали ее руку почти до боли.

— Я слово свое сдержал. И теперь меня чаще зовут не Влад Валашской, или Влад, сын Дракона, а Влад Цепеш…

Давно утих бал. На дворец пала глубокая ночь. Сова, что жила в дупле дуба и состояла на жаловании, облетела весь парк и мирно устроилась спать, не забыв сложить добычу в нижнюю часть дупла, дабы полакомиться мышкой на завтрак.

Замолчали лютни и валторны, даже высокие двери умолкли, устав скрипеть. Южная башня затихла последней, едва Марица поведала свой наставнице историю их гостя.

— Цепеш? — ахнула матушка Каролина. — Сажающий на кол… Так вот кто это…

— Ты о чем, друг мой?

— Доходили слухи, детка, что кто-то по кличке Цепеш устроил резню прямо в поместье наместника османского, что в Сигишоаре. Опоил, рассказывали, маковым настоем, а потом вместе с подручным усадил на кол всех, не пожалев даже малых деток наместника. Трое долгих суток умирал на колу осман проклятый, стоны оглашали все вокруг, а город словно вымер…

— Матушка, какой ужас! Но это же не он, не Влад Валашский сделал?

— В одиночку, дитя мое, думаю, такого не сделать. Но кротким нравом твой избранник уж точно не отличается…

— Да он вовсе не мой избранник, Каролина! Я и видела-то его сегодня впервые!

— Дитя, не надо считать меня слепой старухой. Он тебе мил, это заметно. Да и ты для него, словно ангел, с небес сошедший. Отчего бы, скажи на милость, он тебе все это рассказывал? Неужели просто так, поболтать с красавицей в вечернем саду? Или все же почувствовал в тебе душу родную?

— Ох, матушка-наставница…

Марица покачала головой. Хорошо, что во тьме не видно, как запылали ее щеки. Конечно, Влад Валашской ей мил, да и трудно было бы не увидеть в нем истерзанную, измученную душу. Да и красив он, господарь Валахии, тут тоже нет смысла с собой спорить. Однако если то, что рассказала матушка Каролина, правда…

«Ну что ты, в самом деле, дурочка? Каким должен вырасти человек, который отдан врагам как заложник? Отдан трусливым отцом, только чтобы избежать набегов… Конечно, жестоким, конечно, мстительным. Удивительно, что его страшная слава тянется за ним только в сплетнях, а не живой рекой крови течет у него из рук… Подумай сама — этому человеку досталась страна, полная лжецов и льстецов, бездельников и предателей. Откуда я это знаю? Если Валахия похожа на Венгрию — то так оно и есть. Половина бояр наверняка готова предать в любой момент, а вторая половина, увы, уже не раз это делала…»

— Что замолчала, дитя мое?

— Задумалась о Валахии, матушка-наставница… Решаю, насколько похожа она на нашу страну и насколько отличается.

— Ничем, детка, не отличается, — вздохнула Каролина. — Быть может, еще беднее люд и, уж точно, еще подлее бояре. Но отчего ты думаешь об этом?

— Пытаюсь понять, что подвигло Влада на деяния, о которых не говорит, по твоим же словам, матушка, только немой.

— Это и подвигло, дитя. Он молод, но понимает, что глупо перевоспитывать тех, кто, доживши до седин, не нажил ни чести, ни ума… Страну окружают враги, заходят в любой дом, как в свой собственный, обирают и убивают его подданных. Как же тут не восстать правителю, руки которого связаны этими подлецами?