Натан Гимельфарб - Записки опального директора

Однако, надежды эти со временем постепенно таяли, а объём репрессий и количество арестов возрастали. Тревога охватила буквально всё взрослое население местечка. Укладываясь вечером спать, никто не был уверен в том проснётся ли он утром в своей постели или сон прервёт «Чёрный ворон», увозящий по ночам так называемых «врагов народа». Их увозили туда, откуда мало кто уже возвращался домой.

Начался страшный период ежовщины - период массовых репрессий, жертвами которых стали миллионы ни в чём не повинных советских людей.

9

Первые в СССР выборы в Верховный Совет увенчались «убедительной» победой «нерушимого блока коммунистов и беспартийных». Такими же победными были позднее все другие выборы в Верховные и Местные Советы на протяжении всех последующих 55 лет существования Советского Союза.

За выдвинутых «блоком» кандидатов в этот раз, как и во все другие разы, голосовало 99 с какими-то

десятыми процентов избирателей. По существу никакого выбора у избирателей не было. В бюллетене был

только один кандидат в депутаты Верховного Совета СССР от каждого избирательного округа, который был

предопределен Центральным или областным комитетом коммунистической партии.Избирателям

оставалось только получить бюллетень и опустить его в урну. Он мог, конечно, зайти в кабину и вычеркнуть фамилию кандидата, внесенного в бюллетень, мог даже рискнуть вписать своего кандидата, но таких смельчаков было мало и все понимали, что в этом нет практически никакого смысла.

Власти делали всё, чтобы у людей в этот день было праздничное настроение. С шести часов утра духовые оркестры играли победные марши, улицы были украшены флагами, транспорантами, лозунгами и чисто убраны. На избирательных участках работали буфеты с широким ассортиментом закусок, напитков и кондитерских изделий. Выступали коллективы художественной самодеятельности, работали затейники.

На избирательном участке, расположенном в здании районного Дома культуры, в этот день было особенно весело и празднично. На площади были танцы под духовой и инструментальные оркестры, а в большом зале весь день шли концерты самодеятельности. Вечером состоялась премьера спектакля «Наталка Полтавка» в исполнении драматического коллектива Дома культуры, которым руководил Сёма. Зал был переполнен. Зрители с большим интересом и вниманием слушали артистов. Особенно восторженно воспринимались арии Наталки и Петра в исполнении Шуры и Сёмы. Каждая из них завершалась громом аллодисментов. По окончании спектакля зал долго не отпускал самодеятельных артистов, награждая их овацией и обилием цветов. Больше всего цветов досталось исполнителям ролей Наталки и Петра, то есть Шуре и Сёме. Они стояли в центре сцены - довольные, счастливые и, наверное, влюбленные.

Мне казалось, что именно этот спектакль окончательно предопределил их судьбу. Казалось потому, что им не нужно было «играть» на сцене влюблённых героев, как это делают обычно артисты. Они выполняли свои роли естественно, как двое по настоящему влюблённых молодых людей. Казалось и потому, что они больше не скрывали нежных взглядов и улыбок, находясь на сцене перед восторженной публикой, после спектакля. Я, наконец, убедился в этом окончательно, когда, после спектакля, Сёма привел Шуру в наш дом и она осталась в нём до утра. Зная характер своего брата, мы поняли, что это очень серьёзно, что это надолго, а скорее всего навсегда.

К первомайскому празднику Шура со своим сыном Андреем переехала в наш дом, как законная жена и приёмный сын.

Накануне их переселения Сёма отправил тётю Соню, которая очень тепло прощалась с нами и долго плакала. Наверное, за два с лишним года она привыкла, привязалась, а может даже породнилась с нами.

Тогда, прощаясь с тётей Соней, мы ещё не предполагали, что жизнь вскоре подтвердит известную истину о том, что нередко родные становятся хуже чужих.

10

С приходом тёти Шуры и Андрея жизнь в нашем доме заметно изменилась. С тех пор наша семья практически перестала быть еврейской. Всё началось с того, что нашим родным языком всё более становился украинский. Если раньше мы говорили по-украински только в школе, а дома и на улице в основном на идиш, то теперь мы и дома должны были говорить только на украинском, то есть на родном языке Шуры и Андрея.

Во многом изменилось и наше питание. Вместо куриного бульона и рыбы в субботу, пришлось привыкать к украинскому борщу со свининой и к салу.

У Сёмы был только один выходной день - воскресенье. И в каждый свободный от работы день в нашем доме были гости - друзья Шуры и Сёмы. Хозяйка любила застолья и не упускала любой возможности для приёма гостей. Эти сборы сводились к выпивкам и песням. Много пили и много пели. Мне неприятны были пьянки, но очень нравились песни. Это были известные украинские народные песни и звучали они в их исполнении совсем неплохо. По выходным дням у цветника возле нашего дома собиралось немало любителей, которые с интересом слушали эти песни.

Такие приёмы требовали много денег, а Сёминой зарплаты со всеми его приработками не хватало даже на приличное питание. Шура нигде не работала и занималась только домашним хозяйством и собой. Нужно сказать, что этими делами она занималась много и свободного времени у нее оставалось мало. Она готовила, убирала, стирала. Семья из пяти человек, в том числе трое детей, требовала забот хозяйки. Ещё она любила цветы и выращивала их в большом количестве. Цветник возле нашего дома был самым красивым не только на нашей улице, а, наверное, во всем Красилове. Много времени уделяла своему внешнему виду. Выглядела она эффектно и нравилась мужчинам.

По вечерам они с Сёмой ходили в кино или на репетиции в Дом культуры. Перед уходом она долго сидела у зеркала, а Сёма со стороны любовался ею и смотрел на неё все теми же влюблёнными глазами.

Внешне она относилась ко мне и восьмилетней Полечке достаточно тепло и старалась даже не делать заметных отличий в отношениях к нам и своему сыну Андрею, который учился в одном классе с моей сестрёнкой и был только на несколько месяцев старше её. Мы вместе ели, ходили на детские сеансы в кино, получали изредка одинаковые деньги на мороженое.

Нашу семью даже приводили в пример, как дружную, а Шуру похваливали за добрые отношения к двум еврейским сиротам.

Но всё это было внешне. Мы не могли не видеть и не чувствовать глубокую разницу в отношениях Шуры к нам и своему сыну Андрею. Её глаза светились естественной материнской любовью к нему, а та видимая теплота, которая доставалась нам, была неискренней.