Ивлин Во - Насмешник

Еще я обычно ездил к своей бабке со стороны Рабанов в аббатство в Бишопс-Халл. У нее я гостил тоже с удовольствием; там тоже была конюшня, пахнувшая, как в Мидсомер-Нортоне, а еще абрикосы и фиги, дозревавшие на стенах, предметы ручной работы, привезенные из Индии. У двоюродного деда были длинная седая борода и низкий голос, что должно было производить на меня впечатление; двоюродные тетки были существа компанейские и добрые, двоюродный дядя казался мне чудаком (он восемь лет потратил на то, чтобы закончить Кембридж, пока наконец, после многих неудачных попыток, не получил диплом пастора, а там и приличный приход). Но это семейство и их дом никогда так не пленяли мое воображение.

Мои тетки Во отличались тем, что все приобретенные ими вещи имели свою присущую им особенность и были в своем роде непростыми. Как надменно сказал Маколей[52] о Строберри-Хилл[53]: «Была целая история со шнурком от дверного звонка». Тетушка Элси в последние годы жизни стала тайком раздавать эти вещи (на которые не имела законного права) разным друзьям и родственникам, испытывая явное злорадное удовлетворение, что они не попадут тем, кто не сможет их оценить в полной мере.

Среди этих вещей не было ничего особенно дорогого, но все они принадлежали прошлому столетию, чем, как я уже тогда инстинктивно чувствовал, превосходили то, что имелось у меня. Большая часть мебели в доме была старой, но среди сверкающих новых вещей это не так бросалось в глаза, как в Мидсомер-Нортоне. Одно мошенничество, которое я своим подсознательным детским чувством ощутил, было связано с копией серебряного сосуда, найденного в Лейк-Вилледж в Гластонбери. Уникальный сосуд, сказали мне, сделан специально для моего деда доктором Буллидом, археологом, который проводил раскопки в том месте. Изысканной формы сосуд, но позже я узнал, что их во множестве делал серебряных дел мастер в Тонтоне. Тетки, как я думаю, в конце концов стали считать его подлинником, во всяком случае, чем-то имеющим огромную ценность. Выходя из дому, они запирали его в небольшом, обычно стоявшем пустым, несгораемом шкафу в курительной комнате.

Это не был ни Ринишоу[54], ни Ноул[55], а обыкновенный дом преуспевающего сельского врача викторианской эпохи. Но детской душе нет дела до цен в аукционном зале, ей не требуются огромные апартаменты, чтобы развиваться. Bric-à-brac[56] на полках в застекленных шкафах, шеффилдский фарфор, фамильные портреты кисти неизвестных живописцев — все это способствовало развитию моего детского эстетического чувства ничуть не меньше, чем это могло бы сделать всемирно известное собрание произведений искусства, и узкие коридоры открывались передо мной, словно старинные галереи. Уверен, я любил дом моих теток потому, что меня инстинктивно влекло к особому его духу, который я теперь определяю как дух середины викторианской эпохи, а вовсе не потому, как, возможно, заявили бы психологи, что тот период ныне привлекает меня тем, что напоминает о тетках.

Я был очень привязан к ним, со своей стороны, они неизменно потакали мне. В наше время незамужние тетки почти не встречаются; из своего поколения я не назову и полудюжины таких. (Я знаю многих незамужних женщин, нашедших отраду в племянниках и племянницах, но те отвергли довлеющее над ними клеймо девственниц и живут независимой общественной жизнью. По-настоящему выражение «незамужняя тетка» должно прилагаться к женщине, остающейся неотъемлемой частью семьи.) Возможно, их уничтожили Киплинг и Саки Манро[57]. В наше время среди незамужних женщин преобладают матери-одиночки. Поколение назад незамужние тетки были почти в каждой английской семье, и, несмотря на свою пресловутую нелепость, они в большинстве своем оказывали чрезвычайно благотворное влияние на окружение. Мисс Хор из Норт-Энда — блестящей тому пример.

Насколько можно быть уверенным там, где столь часто обнаруживаются удивительные аномалии, смею утверждать, что мои тетки были девами. Обе старшие, Конни и Трисси, стали бы хорошими женами. Тетушка Конни, по общему мнению, была хорошенькой девушкой, а когда я узнал ее — красивой женщиной; Трисси была попроще, но лицо имела довольно милое. Известно, что у Конни были поклонники, но ни один ей не нравился. Девушки в захолустье редко встречают достойных мужчин. Живи они в городе, где находился бы гарнизон или военно-морская база, или если бы их отправили, как многих моих предков, в Индию, они, без сомнения, были бы замужем. Но в классово разделенном обществе Северного Сомерсета они принадлежали к тем немногим, кто по положению стоял выше фермеров и купцов и ниже дворян. Их редко приглашали в дома, обитателям которых мой дед делал уколы. Чтобы вывести их в широкий свет, об этом никто не заботился, так они до самой смерти и оставались в родном доме, всегда деятельные и неунывающие.

Младшая, Элси, моя любимая тетка, рано выбрала судьбу инвалида. В старости она приобрела определенную элегантность. Она была эгоистичной, своенравной, острой на язык и требовала, чтобы к ней относились с особой заботой. После Второй мировой, когда они остались без прислуги, а их доход сильно уменьшился, тетушка Конни беззаветно ухаживала за ней. Я помню тетушку Элси в то время: она полулежит в шезлонге на увитой диким виноградом веранде, в белые волосы изящно вплетены голубые ленты, в жакете, отделанном тесьмой, демонстрируя все свои кольца и броши и, рассеянно двигая чайный прибор, поставленный перед ней тетей Конни, говорит: «Я стараюсь гнать от себя чувство горечи, когда вижу Конни, которая намного старше меня, но может ходить, куда хочет, и делать, что хочет».

Все трое были женщины умные. Они, конечно, не получили никакого «высшего образования». До 1914 года немного путешествовали, никогда не выходя за пределы самых ограниченных туристских маршрутов. До конца своих дней они жили с комфортом главным образом на доходы от угольной шахты на земле Моргана в Тилиркохе. Тетя Конни была мировым судьей, когда женщины получили право занимать подобные должности, и очень страдала, становясь свидетельницей творящегося беззакония. Все трое отличались невероятным благонравием, что присуще всем незамужним теткам, хотя тетушка Элси в старости относилась терпимо к романам, на ее взгляд, несколько нескромным.

Важнейшую роль в их жизни играла приходская церковь. Набожность тети Конни не ведала границ, она веровала столь горячо, что в кульминационный момент святого причастия у нее обрывалось сердце. В доме устраивались воскресные классы, где читали Библию: тетушка Конни — группе старших девочек, в столовой, тетушка Элси — группе младших, в гостиной, а тетушка Трисси — в библиотеке, группе молодежи. Каждое занятие начиналось и заканчивалось пением гимна, и было слышно, как пение всегда начиналось позже, а завершалось раньше в гостиной; через несколько лет младшие девочки соединились со старшими, и тетушка Элси, будучи свободной, читала во время занятий что-нибудь легкое.