Чарльз Уильямс - Аденауэр. Отец новой Германии

Аденауэр наверняка обсуждал этот и связанные с ним вопросы как с лидерами местных социал-демократов (известный нам Зольман на том же мартовском заседании городского собрания даже похвалил бургомистра за интерес к проблеме влияния войны на общество), так и с представителями большого бизнеса. Это был прежде всего все тот же Луис Хаген, который, оставаясь в национал-либеральной партии, все больше сближался с Центром, появились и новые партнеры по диалогу: магнаты тяжелой промышленности Рура Август Тиссен, Гуго Стиннес, Альберт Феглер. Однако, пожалуй, самые доверительные беседы Аденауэр в то время вел с двумя деятелями, которые, с точки зрения кёльнской элиты, были аутсайдерами; один был берлинцем, другой — вообще брюссельцем (хотя и соотечественником но паспорту).

Берлинца (впрочем, родился он тоже в Кёльне) звали Йохан Хамшпон. Они познакомились друг с другом в 1907 году. Тогда Аденауэр был, как мы помним, помощником бургомистра, начальником налогового департамента, а Хамшпон возглавлял местную электрическую компанию «Унион электрицитетсгезелльшафт» (УЭГ), являвшуюся филиалом известного концерна АЭГ (но должности Хамшпон входил и в совет директоров АЭГ). Оба были чем-то вроде восходящих звезд в своей области. Между ними завязались тесные деловые и личные связи, не прервавшиеся и после того, как удачливый бизнесмен перешел на работу в центральный офис компании. Во всяком случае, каждый раз, когда Аденауэр приезжал в Берлин, он непременно навещал Хамшпона и даже останавливался на его вилле в престижном пригороде Ваннзее. В отличие от Аденауэра Хамшпон имел широкие международные связи и охотно выступал своего рода консультантом кёльнского бургомистра но вопросам европейской и мировой политики. Неудивительно, что примерно с 1917 года — именно с того момента, когда у Аденауэра проснулся интерес к проблемам послевоенного будущего, — контакты между ним и его берлинским приятелем активизировались: личные встречи, переписка.

С помощью Хамшпона Аденауэр завязал полезные знакомства в еврейской общине Кёльна; через него он вышел и на Дании Хейнемана, который стал тем вторым доверенным лицом, с которым у нашего героя установились прочные и длительные отношения, вылившиеся со временем в настоящую зрелую мужскую дружбу. Хейнеман был немного старше Аденауэра, он родился в 1872 году в городке Шарлотт, штат Северная Каролина, США. Его прадед по отцовской линии был одним из представителей той многочисленной еврейской диаспоры, которая хлынула в Новый Свет с началом промышленной революции в Европе. Семья сохранила строгую приверженность канонам иудаизма; сыновья должны были жениться не просто на еврейках, а на чистокровных еврейках, каковые, как считалось, могли найтись исключительно в Германии; соответственно, невеста для будущего отца Дании была специально подобрана в еврейской общине Бремена и, так сказать, наложенным платежом доставлена жениху за океан. Первые семь лет детства Дании провел в идиллической атмосфере американской провинции, однако отец скоропостижно скончался, и мать с двумя сыновьями решила вернуться на родину.

Пройдя курс обучения в Брауншвейге и Ганновере и получив диплом инженера-электрика, Хейнеман нашел работу в кёльнской УЭГ. Его начальник — а им был как раз упомянутый Хамшпон — обратил внимание на способного и старательного сотрудника. Последовали длительные командировки, в том числе и зарубежные: Хейнеман руководил работами но переоборудованию конки на трамвай в таких городах, как Льеж и Неаполь (из германских городов можно упомянуть Кобленц). Везде и все он выполнял с блеском. В 1905 году он уходит из УЭГ и становится одним из трех первых служащих — совладельцев небольшой инвестиционной компании в Брюсселе, которую, не мудрствуя лукаво, они назвали просто «Международным финансовым обществом» (Сосьете энтернасиональ э финансьер — СОФИНА). Компания неизменно процветает, несмотря на все повороты международной жизни: когда в 1955 году Хейнеман покидает ее но достижении предельного возраста, штат насчитывает сорок тысяч человек. Это уже мощный промышленный концерн.

Хейнеман и Аденауэр быстро поладили, хотя бизнесмен отнюдь не был легким человеком в общении. Небольшого роста, кругленький, лысоватый субъект, он не скрывал своей глубочайшей антипатии к двум социальным группам — банкирам и политикам. Для Аденауэра он сделал явное исключение; того, в свою очередь, в Хейнемане привлек острый аналитический ум, отточенный в той космополитической среде, где вращался молодой бизнесмен и которую наш герой совершенно не знал. Современники отмечали в Хейнемане также «разносторонность интересов, социальную ответственность и страсть к искусству». Насколько важны были для Аденауэра именно эти последние качества, трудно сказать. Как бы то ни было, взаимная симпатия между этими двумя очень разными людьми оказалась настолько сильна, что пережила долгие годы тяжелых испытаний и неожиданных поворотов судьбы. Именно Хейнеман пришел на помощь будущему канцлеру в самый тяжелый момент его жизни. К этому мы еще вернемся.

После оккупации Бельгии немецкой армией Хейнеман оказался в сложном положении: бельгийские коллеги вполне могли рассматривать его как вражеского агента, немецкие власти — как предателя, служащего интересам врага. Коммерсант проявил гибкость, сохраняя определенную дистанцию по отношению к оккупационной администрации и в то же время не давая никаких поводов для обвинений в нелояльности империи. Вместе с Аденауэром они начали обдумывать планы превращения Кёльна в некий центр притяжения для исторически родственных народов Бельгии и Голландии. При этом особый упор делался на общности религии. Кёльн, как считал Аденауэр, мог бы стать инициатором процесса «послевоенного возрождения культурных и экономических связей с соседними странами». Представления эти были абсолютно нереалистичными. В Бельгии в то время к немцам не испытывали ничего, кроме жгучей ненависти. Бельгийцы, равно как и французы, думали тогда вовсе не о развитии культурных и экономических связей с немцами, будь то даже соседи-единоверцы из Рейнланда, а о репарациях и изменении границ в свою пользу. Аденауэр мог заблуждаться но неведению, но как таким иллюзиям мог предаваться Хейнеман, который непосредственно общался с бельгийцами и знал их настроения, — это загадка.

Между тем Кёльн, которому его молодой бургомистр отводил столь значительную роль в послевоенном европейском устройстве, в реальной обстановке последнего года войны быстро катился к упадку. Росла преступность — воровство и фабежи стали обычным явлением не только на улицах и в продуктовых лавках, но и на промышленных предприятиях. В округе весной 1918 года насчитывалось около двадцати тысяч дезертиров, многие из них были вооружены. Всерьез рассматривался вопрос о создании отрядов гражданской самообороны — не против каких-нибудь вражеских лазутчиков, а против своих собственных солдат.