Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том V

Вот и торжественный момент выезда!

Белый вездеход подан. Мы с попутчиком усаживаемся за спиной водителя на удобные мягкие скамейки, похожие на сиденья хороших автобусов. Рядом с Бонелли, устраивается коренастый пожилой человек с могучими усами и оловянным взглядом — Гастон. Он на минуту привлек мое внимание. Он пьян — это наш штурман: перед его сиденьем прикреплен штатив, видно, для астрономических инструментов и наблюдений. Мы будем плыть в песчаном море по луне, звездам и солнцу!

Последние сиреневые облака угасли. Появились крупные звезды.

Ни арабов в бурнусах, ни верблюдов, ни звона бубенчиков. У ворот в белой чадре (м'лафа) стоит девушка, и, судя по банке консервов в руках, она не из сказок Шехерезады.

— Вперед! — командую я.

Бонелли дает газ, поплыли облака зловонного синего дыма, и мы с грохотом выезжаем за ворота. Начинается та пустота, от которой и произошло слово пустыня. Малопонятное в Европе и исполненное такого грозного смысла здесь. Отсутствие условий для жизни властно господствует в гнетущем пейзаже. Пустота и безлюдье, глаза воспринимают все живое как что-то редкое и странное, как привет и подарок. Сначала я делаю снимки пустыни и держу фотоаппарат наготове. Но что снимать? Справа, слева и впереди — плоский и ровный каменистый грунт, скучный как стол. Вначале пути иногда среди голой местности высятся развалины — остатки римских городов. В одном месте я сфотографировал гордую и прекрасную колонну и перед ней сделанный из зловонного тряпья шалаш, из которого видны грязные и тощие ноги. От римской эпохи сохранился еще один многозначительный и контрастный памятник — фоггары, остатки древних подземных водопроводных сооружений. Они тянутся во все направления и на многие километры, осыпавшиеся и забытые, а кое-где до сих пор употребляемые в дело: в прохладных подземных коридорах ютятся семьи арабов, и из ям иногда торчат головки черномазых ребятишек.

Привалы однообразны. В оазисах умеренное любопытство взрослых и восторг детворы. Синие комбинезоны и белые костюмы французов. Сдача и приём почты. Испорченный жарой отдых и невкусная пища. «Воп voyage!» — и снова ширь, зной и раскаленный воздух. Ветер не освежает, а обжигает горло и легкие. Вокруг бескрайняя пустота, серая, оранжевая и желтая, почти белая и почти черная. Да, черная! В Сахаре путник видит почти все стадии разрушения каменных пород, причем щебень сверху покрыт темным налетом, который называется «загаром пустыни». Воистину безлюдная пустыня всегда безотрадна, но ничто не может быть ужаснее плоской равнины, покрытой насколько хватает глаз черным раскаленным щебнем! Машина идет по этим прожаренным камешкам, оставляя за собой светло-серый след. Медленно меняются безжизненные тона, медленно мимо проплывают мертвые скалы и песок, но всегда неотступно бежит за нами пыль. Пыль, пыль, пыль…

Знойные дни и душные ночи сменяются законной чередой. Белая машина неутомимо бежит вперед. Несмолкаемый грохот. Зловонный чад. Жарко. Пусто. Скучно.

Под моим сиденьем — корзина, в ней пресный сыр, томатный сок, шоколад и сгущенное несладкое молоко. Я вынимаю недочитанный роман и погружаюсь в него, изредка запуская руку в корзину. Книга чудесно написана. Тема Джека Лондона — о собаке и человеке в снегах Канады, но разработана по-французски и по-современному, без наивного восхищения человеком, с горькой и тонкой иронией.

Канадский охотник готовится в поход к берегам Ледовитого океана за пушным зверем. Его пес вертится под ногами, получая небрежные ласки, объедки со стола, а иногда пинок ногой. С каким напряженным нетерпением следит животное за каждым движением людей, сидящих за едой, как жадно оно ловит брошенную ему кость. Север. Леса, утонувшие в снегах. При переходе через реку охотник проваливается под лед. Сани и снаряжение гибнут. Человека из воды вытаскивает его преданный пес. Они одни в белой пустыне. Начинаются путь назад и новая жизнь.

Пес ловит мелкое зверьё, садится и не спеша, с аппетитом кушает. Человек поодаль, высунув голову из сугроба, с жадностью и тоской наблюдает. Пес, наевшись, долго облизывается и засыпает. Тогда человек идет к своему «хозяину», доедает остатки пищи, стараясь показать собаке свою любовь и внимание.

Перемена в отношениях подана тонко и сильно. Ярко дана природа. Незаметно я погружаюсь в сон: бледное желтое солнце глядит с ледяного зеленого неба… голубой и розовый снег… я держу в объятиях большого спящего пса и, лаская его, думаю — опять этот подлец не оставит мне мяса…

Р-Р-Р-

Машина резко затормозила, выпуская облака синего дыма.

Я недовольно поднимаю голову.

— В чем дело? Мотор испортился?

— Гастон, взгляни-ка вон туда.

Бонелли грязным пальцем указывает вперед. Усач молча посмотрел бычьим взглядом. Потом изрек:

— Они.

Бонелли не спеша встал, вышел из машины, вынул из кобуры большой пистолет, ввел пулю в ствол. Осмотрев оружие, очевидно для пробы он выстрелил в песок. Держа оружие наготове, приступил к отправлению маленькой естественной потребности.

Надо сказать, в мертвом безмолвии пустыни выстрел хлопает исключительно неприятно. Мы сидим совершенно растерявшись.

Между тем Гастон лезет руками под сиденье, долго и пыхтя копается в его недрах. Неожиданно встает, вынимает пулемет и насаживает его на турель, вставляет обойму и наводит на цель. Он вовсе не штурман, и его настоящее назначение грубо и жестко открывается нам в движении его сильных рук.

Впереди нас видно приближающееся облачко пыли, и уже можно различить темные фигурки всадников на верблюдах.

Усач снял пробковый шлем, вынул из кармана огромный пестрый платок и широкими движениями вытирает пот — сначала с лица, потом с лысины и, наконец, с толстой багровой шеи. Надев шлем и подкручивая усы, он повернулся к нам, бледным и безмолвным.

— Господа пассажиры! Извольте залезть под скамьи. К нам пожаловали туареги!

Так для меня началось мое настоящее знакомство с Африкой. Странствуя по снегам Канады, я не заметил, что до сих пор ровная местность постепенно стала волнистой: каменные холмы, повышаясь, делались все более и более скалистыми, гряда за грядой тянулись они поперек нашего пути. Отряд туарегов остановился в лощине, но три всадника двигались нам навстречу, то скрываясь, то вновь показываясь, каждый раз всё ближе и отчетливее.

— Чего им надо?

— Сейчас увидим, — Бонелли спокойно оперся локтем о кузов автомобиля, держа наготове пистолет.

— Что мне советуете вынуть — фотоаппарат или браунинг?

— То и другое, мсье.

Вдруг совсем близко, шагах в двухстах, из-за камней вынырнули наездники и остановились: три яркие фигуры, точно вырезанные из цветной бумаги и наклеенные на бледнолиловое пламенное небо.