М. Загребельный - Сергей Параджанов

«…Вероятно, мы что-то прозевали… кого-то закрыли, кого-то открыли. Когда я ищу, кто меня закрыл, не могу его найти. Это какой-то клинический случай. Вероятно, не один человек закрывает людей театра и спектакли, а это закрывает какой-то определенный аппарат, которого мы не знаем. Может, он в каком-то духе сейчас и присутствует с нами…

…Пускай закрывают! Пускай мучают! Вы не представляете, как выгодно мне ничего не делать. Я получил бессмертие – меня содержит Папа Римский. Он мне посылает алмазы, драгоценности. Я могу даже каждый день кушать икру. Я ничего не делаю. Кому-то выгодно, чтобы я ничего не делал. Очень хотел соперничать с вами и делать.

…А если надо закрыть, так все равно закроют! Это я знаю абсолютно точно. Никаких писем не пишите, никого не просите. Не надо просить. Не надо унижаться! Есть Любимов, и мы его предпочитаем каким-то там аппаратам…» Понятно, что такие слова не могли остаться незамеченными.

Друзья пытались упредить беду Договорились на самых заоблачных кремлевских верхах, что Параджанов свои слова возьмет обратно. Аппарат партсовноменклатуры сделал вид, что согласен уступить, разрешил вольнодумцу собственноручно вычеркнуть из стенограммы речи все неугодное режиму. Они понадеялись, что наконец смогут лицезреть униженного мастера в смятении. Не тут-то было. Художник невозмутимо вооружился красным карандашом и аккуратно подчеркнул, выделил, акцентировал высказывания, от которых ему предлагали отречься. Вскоре из Кремля последовала команда в ЦК Компартии Грузии, в Тбилиси, где Параджанов жил после освобождения из украинских зон: «Посадить!» С января 1982 года Параджанов находится в заключении под следствием в Тбилиси.

Рассказывает племянник режиссера Г. Параджанов: «В январе 82-го умер мой папа. Через два дня после похорон пришел кто-то из МВД. И попросил меня отъехать на полчаса: мол, нужно показать какую-то вещь, чтобы я ее оценил. Сергей Иосифович возмутился: «Почему это он должен делать? Что он понимает?» Но незнакомец настоял. Когда мы спускались по лестнице, Сергей почти крикнул: «Только правду говори! Правду, правду и правду!» Меня привели в МВД, где уже был выписан пропуск на мою фамилию. В кабинете – Саша Дзамашвили, блондин в очках, они проверяли сочинения студентов на вступительных экзаменах. А я писал про Павла Корчагина (или «Мать»): найдено 63 ошибки – отметка оказалась чересчур завышенной («четверка»). Беседа продолжалась чуть ли не с утра и до шести вечера. Затем часа на два меня оставили одного. Дзамашвили сказал, что пойдет в педагогический институт или университет, где вновь проверят мою работу Вернувшись, Дзамашвили начал так: «Мы все о вас знаем. За поступление в институт дядя дал взятку – передал кольцо с бриллиантом преподавателю и своему приятелю Юрию Зарецкому». А Этери Гугушвили, ректор и одноклассница Сергея, никак не была замешана в «деле». По поводу кольца не стал отрицать… Кроме прочего, я испугался. В 20 лет впервые оказался в милиции. «Кольцо было подарено?» – «Да. Но за меня или нет, не знаю. Давайте встретимся с П.». Мы вернулись домой, но Сергея там не оказалось. Мне сказали на прощание: «Наш разговор должен остаться в тайне. Мы встретимся с Сергеем и обо всем поговорим». Я не рассказал дяде, зачем меня вызывали в МВД. Ограничился фразой: «Тебя хотят видеть».

На следующий день он встретился с Дзамашвили. Сергей на суде сообщил: до ареста они просили 10 000 рублей, чтобы замять «дело». Дядя ответил: «Это исключено. У меня нет таких денег». А позже он писал из камеры: «Неужели надо было надеть пальто и туфли Жоры, чтобы прийти в манташовскую тюрьму». Тогда Сергей сказал, что может дать только 500 рублей.

Дзамашвили жаловался дяде: у него больные дети, неприятности с женой… Сергей положил в конверт 500 рублей и рождественскую открытку (для детей), чуть не ставшую основанием для обвинения в порнографии. Мол, П. хотел совратить детей следователя… Уходя, Сергей показал конверт: «Неизвестно сколько таких понадобится, чтобы закрыть «дело». Встреча была назначена у «Сухого моста», на углу Александровского сада. Надо было пересесть в машину Дзамашвили. Там Сергей положил в бардачок деньги. Тут же прибежали люди в штатском, поймав его с поличным и предъявив обвинение в даче взятки должностному лицу».

За спасение Параджанова начинается борьба. Все надеются на мудрость грузинских властей:

«Я очень знаю этого несчастного человека. Тюрьма его не хочет, но он хочет в тюрьму. Нет, наверное, ни одной статьи уголовного кодекса, по которой он сам себя не оговорил в моем присутствии. Но если бы лишь в моем. В Москве я боялась за него больше, чем в Тбилиси. И была права хоть в этом. Он не находит себе художественного воплощения и неотрывно ставит свой бесконечный фильм на всех улицах среди людей. Некоторые из них плохие. Я знаю, что он всех раздражил и всем наскучил. Но не меня и не мне. Меня ему не удалось обвести вокруг пальца ни болтовней о бриллиантах, которые интересуют меня так же мало, как и его, ни прочим вздором. Я не замарала себя никаким имуществом, никаким владением. Мне можно верить. Я презираю корыстолюбцев. Параджанов также не из них. Он им обратен.

Я понимаю, что сейчас речь не об этом. Но все его преступления условны и срок наказания может быть условный. Это единственный юридический способ обойтись с ним без лишних осложнений. Иначе это может привести его к неминуемой гибели. Конечно, не дело Грузии держать Параджанова в своей тюрьме. Мне больно соотносить одно и другое. Грузины были всегда милосердны к чудакам, безумцам и несчастливцам. Параджанов – самый несчастливый из них.

Мое письмо совершенно личного свойства. О нем никто не знает и не узнает. Я написала его для собственного утешения и спасения. Засим еще раз прошу простить меня. Позвольте пожелать Вам радостной, счастливой весны и всего, что потом. Что касается меня, мои радости и счастья совершенны. Во всяком случае, я здесь, в Тбилиси.

Супружеская чета Гуэрра в те дни находилась в Ликани (Западная Грузия), в элитном санатории. Вдруг разнесся слух: для прохождения курса процедур приезжает Шеварднадзе. Гуэрра деликатно, но прямо дал понять руководителю Грузии, каковы масштабы интереса во Франции и Италии к судьбе Параджанова. И гордо сообщил: он – своеобразный посол созданных за рубежом комитетов за его освобождение.

Гуэрра спросил Шеварднадзе, глядя ему в глаза: «Зачем вам, грузинам, стряпать своими руками грязные «дела» Москвы?» Суд в помещении тбилисского Дома работников искусств освободил Параджанова 4 октября 1982 г.