Екатерина Мишаненкова - Я – Грейс Келли

25 декабря 1955 года князь Ренье нанес визит семье Келли.

Встреча прошла гладко, чему немало способствовал отец Такер, сразу понравившийся Джеку Келли. «Мой отец с первого взгляда мог распознать священника-ирландца, – рассказывала об этом знакомстве Пегги. – «Отец Такер, – сказал он, – присаживайтесь, и я угощу вас сигарой».

Грейс держалась напряженно и заметно нервничала – она знала о том, что князь приехал в Америку за невестой, и понимала, что это не просто визит, а знакомство с ее семьей.

Супруги Келли к тому моменту уже тоже знали о намерениях гостя, причем совершенно точно, – отец Такер все им рассказал еще накануне вечером. И хотя Джек продолжал относиться к иностранцам пусть и титулованным с подозрением, на всякий случай считая их всех проходимцами (к тому же он слабо представлял себе, что такое Монако и где это находится), но поводов для возражений у него не было – Ренье был католиком, в браке прежде не состоял и занимал высокое положение.

Что же, все формальности были соблюдены, и когда 28 декабря Грейс приехала в Нью-Йорк на урок вокала (она уже подписала договор на участие в еще одном фильме), она сразу позвонила подругам и сообщила им, что выходит замуж. Потом они еще целый день гадали, кто же этот счастливый избранник, а когда Грейс назвала имя князя Монако, долго не хотели верить. Впрочем, это вполне объяснимо – они же не знали об их переписке и не понимали, как можно за пять дней познакомиться, влюбиться и решить пожениться.

Новость о том, что князь Монако женится на голливудской звезде Грейс Келли, распространилась по Америке со скоростью света.

Уже на следующий день все газеты запестрели статьями и фотографиями, строя самые фантастические предположения о том, как развивался их роман. Всю эту шумиху радостно поддерживали на «Метро-Голдвин-Майер», где сразу поняли, что такая реклама бывает раз в сто лет.

Ренье это не слишком понравилось, он считал, что его личная жизнь – его личное дело, и не собирался пускать репортеров дальше гостиной. Но Джек Келли, лучше представлявший, что такое американская пресса, а главное – всегда любивший быть в центре внимания, быстро объяснил ему, что от журналистов все равно не скрыться, а значит, надо самим срежиссировать «спектакль» для репортеров и фотографов.

Было устроено два вечера с участием прессы – в Филадельфии в кругу семьи и на благотворительном балу в Нью-Йорке. Ренье это сильно раздражало, и он даже обронил несколько фраз насчет того, что он не собственность «Метро-Голдвин-Майер» и не обязан улыбаться перед их камерами. Впрочем, дальше небольшого ворчанья дело не зашло.

Грейс нужно было еще уладить кое-какие личные дела, чтобы начать новую жизнь с чистой совестью.

Она написала о своей помолвке Джину Лайонзу и Жан-Пьеру Омону, а с Олегом Кассини попрощалась лично.

Встретилась она и с Доном Ричардсоном, с которым даже поделилась своими страхами. «Она сказала, что к ней приходил священник, чтобы обсудить религиозную сторону дела, и что при этом присутствовал врач, который должен был сделать заключение, что Грейс не страдает бесплодием, – рассказывал он много лет спустя. – Она сказала, что ей не избежать гинекологического кресла и связанных с ним разглядываний и ощупываний. Ее беспокоило не столько бесплодие, сколько девственность. Неизвестно, что там хотел разглядеть врач, однако она ужасно волновалась».

Ричардсон посоветовал ей не паниковать и сказать врачу, что случайно «порвалась», занимаясь спортом в школьные годы. Грейс так и сделала, и врач ей поверил. Ну или сделал вид, что поверил, потому что князь, судя по всему, вовсе не питал иллюзий насчет девственности своей избранницы и хотел только соблюдения внешней благопристойности. Он был уверен в серьезности намерений Грейс стать образцовой женой и княгиней.

Прежние возлюбленные Грейс все поняли и не стали доставлять ей неприятностей, в отличие от родителей…

На этот раз источником проблем стал не Джек Келли, который уже понял, как сильно вырастет его статус в глазах филадельфийских снобов, когда его дочь станет принцессой.

Но 15 января 1956 года в газетах появилась статья под названием «Моя дочь Грейс Келли. Ее жизнь и любовные увлечения». Этот неожиданный «подарок» преподнесла дочери Маргарет. Она поведала репортерам о детстве Грейс, а главное – обо всех ее любовниках, правда, выведя большинство из них под вымышленными именами.

«Для Грейс это был настоящий удар, – вспоминал потом Ренье. – Она отказывалась понять, зачем ее собственная мать решилась на такой шаг». Грейс позвонила матери и впервые в жизни высказала все, что о ней думала.

Впрочем, тон статей, несмотря на перечисление всех увлечений Грейс, выставлял ее не развратной потаскушкой, а влюбчивой дурочкой, поэтому сильно ее репутация не пострадала. А вот гордость – да. По статьям выходило, что своим счастьем она полностью обязана мудрости родителей, которые удержали ее от глупостей и нашли ей самого лучшего жениха.

Последним ударом по ее гордости стала шутка Джона Келли. «Кажется, мы наконец распродали весь товар», – сказал он, имея в виду, что Грейс – последняя из его дочерей, кто выходит замуж.

В ожидании свадьбы, назначенной на апрель, Грейс еще успела сняться в своей последней картине с очень подходящим названием – «Высшее общество»

Это была музыкальная адаптация «Филадельфийской истории», когда-то ставшей ее актерским дебютом на театральной сцене.

Для этой роли она с присущей ей старательностью даже научилась петь, поскольку очень не хотела, чтобы ее переозвучивала другая актриса. Режиссер был против, но Грейс настояла и победила – их дуэт с партнером по фильму, которого играл ее несостоявшийся жених Бинг Кросби, вошел в золотую коллекцию романтических хитов Голливуда.

Кстати, на съемках произошел забавный случай – героиня, которую играла Грейс, по сюжету в нескольких сериях хвасталась обручальным кольцом, и она в шутку предложила использовать не бутафорское, а настоящее, которое подарил ей Ренье.

«И вот на следующий день, – вспоминала одна из участниц съемок, – она является к нам со своим бриллиантом размером с колесо. Какая это была красотища! Обычно я равнодушна к бриллиантам, потому что это белые безжизненные камни. Однако у этого был цвет! И какой! Мне тотчас вспомнилась стеклянная призмочка, которую я маленькой девочкой видела в детском саду. Казалось, она была наполнена жизнью и светом». А Грейс, наслаждаясь всеобщим изумлением, невинно сказала: «Ведь правда же, миленькое?»