Юрий Лощиц - Григорий Сковорода

Новый епископ постирался обзавестись надежными помощниками, верными и искренними. Никто более не мог подойти ему, как те, что дружески проявили себя во времена, когда это еще не могло быть связано с их стороны с конъюнктурными соображениями. Именно поэтому, должно быть, Иоасаф Миткевич и вызвал к себе отца Гервасия. Именно поэтому же год спустя Якубович шлет в Каврай аналогичный вызов Сковороде. В предварительной беседе с Иоасафом Гервасий «представил ему о Сковороде одобрительнейше». Епископ заочно проникся доверием к провипциальному учителю-отшельнику. В это время была нужда укрепить опытными людьми преподавательский состав харьковского коллегиума. Сковорода — стихотворец и опальный автор нашумевшего «Руководства по поэзии» — отличная кандидатура на должность учителя пиитики! Уж порядочно засиделся он в захолустье, довольно ему таить свой талант в каврайском черноземе. Вышколил молоденького Томару — пора и на широкое поприще!

Так тридцатишестилетний Григорий Сковорода оказался в Харькове.

Харьков — город молодой, а многим древним нос утрет — веселый и щеголеватый город. На холме, над речкой Лопанью — высокие стены крепости-монастыря, многоярусный, трехверхий Покровский собор — там коллегиум. Рядом — шум и чинная деловитость главной губернской улицы. Генерал-губернаторский дом, здание магистрата, различные присутствия, гостиный двор — все свежей постройки, каменной кладки нарядные дома. Над зеленью палисадов — перекличка церковных маковок и колоколен. Внизу, за Лопанью, — заливные луга, мещанские околицы и выселки, дорога на Полтаву и дальше, на Киев.

Под стенами коллегиумного монастыря, на противоположном берегу, разбита ярмарочная площадь. Четыре раза в год затопляет ее пестрая волна торгового люда харьковские ярмарки далеко славны. Студентам до базарных рядов рукой подать. Потому и спуск к мосту прозывается «бурсацким», а пронырливых школяров базарные со зла кличут «раклами». «Налетели раклы — очищать столы».

Каникулярное время — тихое, пустует деревянный барак бурсы, не съехались еще и преподаватели. Училищный корпус большой, в два этажа; на втором находится «труба» — длинный коридор, по обеим сторонам которого двери аудиторий. Комнаты громадные, а вот печей нету. Зимой тут на чернила не надышишься!

В большой зальной комнате на стенах различные символические изображения. Один из эмблематов представляет существо, подобное черепахе, только с длинным хвостом. На панцире сияет золотом звезда. Коротка и загадочна надпись: «Под сиянием язва». Что бы значил этот язвительный намек?..

В общем-то училище как училище, не хуже, но и не лучше иных. Зато библиотека очень богатая. Новый белгородский епископ выказал себя щедрым покровителем наук: построил под книгохранилище специальные каменные камеры и подарил в пользование учителям и студентам собственное книжное собрание.

Но подлинная гордость библиотеки — три сотни книг, доставшиеся училищу от покойного Стефана Яворского, президента Синода при Петре I. Конечно, в его библиотеке богато представлен Аристотель, первый философский авторитет для киевских ученых старшего поколения, к которым и сам Яворский относился. В хорошем подборе тут античные классики, от Гомера до Сенеки, есть «Иудейская хроника» Иосифа Флавия, множество других исторических трудов, целая библиотека по патристике, работы новоевропейских ученых, поэтов, комментаторов… Отвыкшему от такого царственного обилия книг провинциальному репетитору одно лишь прикосновение к древним, с золотым тиснением корешкам — и то уже радость. А сколько радостей впереди, когда он примется вкушать от этих нежно благоухающих фолиантов!

Но прежде чем тащить под мышками в свой угол старинные тома, необходимо просмотреть одну тоненькую, новую, с казенным названием книжицу — «Инструкция».

«…В сей школе учеников, как малолетних детей, не мучить изустным чтением правил и изъятий, и в них через то склонности к учению с самого начала и обыкновенно навсегда не отнимать; но всемерно стараться познание правил внедрять, в них посредством употребления и упражнении в оных…» Инструкции недурна, метит прямо по зубрению..

А вот еще: «Учеников никогда не бить по щекам, за волосы не рвать, не бить по спине, не штрикать ничем в глаза, в зубы и в грудь…» Тоже метко бьющее правильце!

«Диспуты в прении богословские отправлять каждый месяц…» Ну что ж, пусть, хоть каждую неделю, лишь бы диспуты велись толковые.

…Между тем на училищном дворе замелькали фигуры будущих диспутантов. Интересно, кто из них поступит к нему, слушать пиитику? Ребята загорелые, посвежевшие на родительских и вольных харчах.

Появились не только школяры, по и школьники. (Значения очень многих слов меняются до противоположного: «школьниками» в Харькове XVIII века называли преподавателеи; было и еще одно для них имя — «молодик».)

Среди своих коллег Григорий Сковорода оказался самым молоденьким «молодиком», если не по возрасту, то по стажу. Но объявились и помимо него новички, зазванные в училище все теми же Иоасафом и Гервасием. На место прежнего префекта приехал преподаватель философии Лаврентий Кордет; из Киева прибыл выпускник Академии Михаил Шванский, о котором шла молва как о блестящем знатоке греческого и немецкого языков. Все приветливый, жизнерадостный, остроумный, рвущийся до дела народ! Какая противоположность патриархальному Переяславскому училищу с его замедленным, полусонным бытом!

Итак, порог новой, многообещающей жизни. Весело ступать на него под гомон заполненных аудиторий, под гул соборных колоколов, под смех школьного колокольчика…

Приступив к исполнению новой своей должности в Харьковском училище, Сковорода вскоре столкнулся с проблемой, которая рано или поздно встает перед каждым ищущим и пытливым педагогом. Эту проблему в разные времена по-разному называли, по суть ее всегда остается одной и той же. Всякое ли знание равно необходимо ученику? Следует ли с самых норных шагов обучения ориентироваться на индивидуальные склонности воспитанников? Нужно ли эти склонности выделять и поощрять, создавая вокруг каждого ученика особый режим, особый климат? Или же обучение следует вести иначе, наделяя всех и каждого — во избежание одностороннего развития — равными долями из многих областей знания?

Сложилось на этот счет свое мнение и у него. Оно потом развито им было в целую теорию, не только педагогическую, но и философскую. Вопрос о естественном тяготении человека к тому или иному роду занятий, к определенной форме жизни — вопрос о «сродности» человеческой души — сделался для зрелого Сковороды едва ли не самым насущным, злободневным. Но впервые осмыслялся, прочно входил в круг его раздумий этот вопрос именно теперь, в первый год преподавания в Харьковском коллегиуме.