А Бахвалов - Нежность к ревущему зверю

За стулом Лютрова остановился Костя Карауш. То, что у него кто-то за спиной, Лютров понял по выражению веселого недоумения на лице Валерии.

Выждав, когда за столом замолчали, а Лютров повернул к нему голову, Костя склонился, как метрдотель на дипломатическом приеме, и, все еще держа руки за спиной, проговорил:

- Прошу прощения... Несколько мужчин, пожелавших остаться неизвестными, просили передать вашей спутнице... Вы позволите?

- Мы позволим, Валера?

- Позволим!

- В таком разе прошу! - Костя вытянул руку.

- Ой!

В руках у него покачивалось несколько длинноногих красных тюльпанов.

- Ой, спасибо!.. Откуда они?

Костя сделал вид, что открывать тайну ему нельзя, приложил руку к сердцу и, очень довольный исходом миссии, отошел.

- Какой он потешный, этот ваш друг!

- Ага. Одессит, веселый.

- А вы где живете?

- В Энске.

- Вдруг встретимся!

Лютров написал на листке блокнота номер своего телефона и протянул ей.

- Это на случай, если вам опять понадобится провожатый.

- Я и так позвоню. Правда, у мамы нет телефона, но я из автомата, хорошо?

- Лишь бы было слышно.

- Знаете, хорошо все-таки, что я вас увидела. Мне теперь даже смешно, что я боялась, пряталась.

- Ну и слава богу. Я тоже рад, что увидел вас.

Пока они сидели за столом, и потом, когда он провожал ее к обтертому "ЛИ-2" и стоял у трапа в общей очереди, чувствуя безбоязненные прикосновения совсем освоившейся с ним девушки, Лютров проникся уже совсем родственной причастностью к ее отъезду, о чем-то тревожился, а в момент, когда она, еще не протянув руки за чемоданом, вопросительно поглядела на него, испытал такое сильное желание обнять ее, наговорить каких-то благодарных слов, что едва принудил себя отдать ей вещи, и при этом был так растерян, что не слышал сказанного ею на прощанье. А когда увидел ее поднимающейся по трапу, мучительно ждал, что она повернется на прощанье, кивнет ему, но она не повернулась и не кивнула.

Вылетели они в конце следующего дня. Тасманов заправил самолет минимумом топлива, и они поднялись, не пробежав и двух третей взлетной полосы, окатив Перекаты неслыханным здесь ревом двигателей, и резво пошли вверх, оставляя за собой четыре едва приметных дымных следа.

- Надеюсь, еще не капает, уважаемый Иосаф Иванович? - спросил Костя Карауш.

Каждый из экипажа улыбнулся: все подумали об одном и том же.

Когда легли на курс, Лютров повернулся к Чернораю:

- Слава, возьми управление.

- Понял, командир.

Скинув шлем, Лютров привалился к спинке катапультного кресла и прикрыл глаза, повинуясь желанию заново пережить в воображении встречи с Валерией, собрать воедино все, что успел увидеть и узнать об этой девушке с византийскими глазами.

Он не мог поверить, что она надумает ему позвонить. У девушек ее возраста не может быть ничего общего с тридцативосьмилетним мужчиной. Но ведь бывают чудеса? Гай, например... Ведь никому не кажется странным, что, несмотря на ощутимую разницу в возрасте, они живут счастливо?

Лютров шаг за шагом вспоминал минувшие два дня и невесело улыбался про себя: нужно было потерять пятьдесят тонн горючего, сделать вынужденную посадку, рискуя развалить машину, чтобы встретить бывшего курсанта, благодарного ему за то, что он так и не научил его летать, познакомиться с его непростой женой, провести пустую зарю на охоте, растревожиться судьбой совсем незнакомого ему человека - Ирины Ярской, всполошившей в нем все давнее и недавнее, и наконец увидеть Валерию, с ее незащищенностью, доверчивостью к нему, с ее немыслимыми глазами, такую легкую и непрочную среди всего прочного, сработанного на жизнь, что было в доме Колчанова...

Было тягостно от простой, до боли ясной мысли, что по своей вине, по душевному невежеству разминулся где-то в прошлом с такой же, теперь бесконечно далекой от него девушкой.

На женщин, которых знал Лютров в прошлом, при всей корректности отношений с ними, он глядел сквозь дымку известной простоты, чтобы не сказать больше. И не только потому, что в среде курсантов, а потом и женатых друзей в разговорах о женщинах присутствовал налет пренебрежительности, не потому, что связи с женщинами принято было скрывать, как нечто дурное и стыдное, а потому еще, что это дурное и стыдное считалось таким и теми женщинами, которых он знал.

Заканчивая училище, он познакомился и недолго дружил с работницей типографии военного городка, 3вали ее мудрено: Радиолиной. Жила она у старой тетки. Дом их стоял па окраине города, над глухим оврагом. Радиолине боязно было возвращаться туда после работы одной, особенно в осенние вечера. И ему казалось, что поэтому она выбрала его, рослого и сильного.

В замкнутом мирке училища изо дня в день видишь одни и те же лица. Видели друг друга и они. Сначала в каком-нибудь коридоре, неловко пытаясь уступить друг другу дорогу, улыбались. Потом каждый отмечал про себя, что вот-де идет она, они, переглядывались, где-то однажды разговорились, стали здороваться. Случайно встретились в городе. Наконец на правах добрых знакомых сидели рядом на собраниях, ходили в кино - в училище и в городе, ели мороженое, первое послевоенное лакомство, которое можно было купить на улице. Осенью он часто провожал ее. Сначала до калитки дома, потом до крыльца. Там и поцеловались. Она относилась к нему с подкупающей доверчивостью, их отношения, насколько он мог судить, были чистыми, хорошими. Случалось, он с нетерпением ждал вечера, чтобы встретить и проводить ее домой. Было приятно обнимать ее, она не противилась.

Он стал бывать у нее дома, пить чай вместе со смешливой старушкой, ее теткой.

В начале зимы его зачислили в рабочую бригаду, нужно было установить дюжину столбов электропередачи, освещали новый тир. Лютрова послали крепить изоляторы. Дело пустяковое: просверлить коловоротом три дырки да закрутить скобы с насаженными на них белыми чашками.

Это был последний столб рядом с подстанцией на первом этаже жилого дома. Лютров вскарабкался на него уже в темноте, свет из окон дома позволял закончить работу. Устраиваясь поудобнее на монтерских "когтях", он увидел в освещенном окне второго этажа знакомого преподавателя - невысокого, полнеющего весельчака с румянцем на холеных щеках, с маленькими усиками, которые он то сбривал, то отращивал. Сейчас они слегка отросли и были так ровно подстрижены, что казались нарисованными. Лютров принялся было за дело, но отворилась дверь, и он невольно покосился в окно. Вошла женщина. Пока она пересекала комнату, он узнал Радиолину.

Офицер поднялся из-за стола, прошел мимо нее, запер дверь. Радиолина прислонилась спиной к стене и, как показалось Лютрову, с улыбкой следила за офицером. Она не сменила позы и когда он подошел к ней, положил руки ей на плечи, притянул к себе, чтобы поцеловать. Все с той же улыбкой она глядела, вскинув голову, на его руку, когда он, чуть отступив, потянулся к выключателю. Лютрова обуял страх разоблачителя. Обдирая руки и скользя "когтями", он слез со столба и посмотрел наверх. Квадрат окна стал черным.