Освобождая Европу. Дневники лейтенанта. 1945 г - Андрей Владимирович Николаев
– Вот по этому рубежу. Пушечный дивизион Самохвалова пустим вперед – пусть проволоку рушит. А наш минометный дивизион пристрелять по траншеям.
Через полчаса, после короткой артиллерийской обработки, пехота 351-го полка ворвалась в Чакако. Штурмовые батальоны сопровождала рота самоходок САУ-76. Гонведы и здесь не стали оказывать сопротивления. Лишь только первые мины накрыли траншеи – в стереотрубу все это было отчетливо видно, – как фигурки в униформе табачного цвета, бросая оружие, выскакивали из траншей и бежали на запад. В оставленных окопах мы обнаружили лишь несколько убитых, кучи винтовок да солдатские сумки с нехитрым скарбом.
После занятия деревни Чакако было решено накормить людей и дать им отдых. Тут я и обнаружил на некоторых из наших солдат суконные штаны венгерских гонведов, их добротные башмаки и брезентовые гетры.
Как планировалось наступление в масштабе фронта, я не имел ни малейшего представления. Но было совершенно очевидно, что службы тыла не учли одного очень важного обстоятельства, а именно: войска, переброшенные с Северного фронта на Южный, приедут в полушубках, ватных брюках, валенках, шапках-ушанках. А воевать им придется в этаком виде на территории, где в середине марта температура плюс 18–20 градусов. Если бы главное интендантское управление продумало этот вопрос, то наши солдаты не снимали бы штаны и обувь с пленных венгров.
Заняв деревню Чакако и выставив боевое охранение, подразделения расположились на отдых. Офицеры заняли дома, солдаты разместились по дворам, на сеновалах, чердаках и прямо под забором, завернувшись в плащ-палатки. Где и в каком доме нашел я себе пристанище – не помню. Сон свалил меня, и я, как был в сапогах и телогрейке, растянулся на пуховых перинах. Шуркин потом признался, что приходил будить меня на ужин, но я так и не встал.
17 марта. Подняли нас по тревоге в первом часу ночи. Пришел приказ: «Не задерживаясь, продолжать движение вперед, не снижая темпа наступления». К концу дня наши войска в общей сложности продвинулись в глубину обороны противника на расстояние от трех до семи километров.
Разбуженный тревогой, я с трудом продрал глаза, и первое, что я увидел, был белый потолок, по которому метались тени, отбрасываемые керосиновой лампой. Потом взгляд мой остановился на лакированном шкафе.
Шкаф был старинный, с причудливыми завитушками на карнизе и дверцах. За шкафом сидел пожилой мадьяр и с какой-то тоской смотрел на меня своими черными, сумрачными глазами.
Оправив на себе ремни и застегнув телогрейку, я вышел на улицу. Небо заволокли низкие тучи, дул пронизывающий ветер, хлестал частый и упорный дождь. Плащ-палатки тотчас наводопели, образовав на человеке подобие мокрого панциря или колокола. Идти в такой хламиде, которая тяжела и неудобна, бьет по ногам и волочится сзади по земле, сущее наказание. Но и снять ее не представляется возможным – дождь хлещет как из пожарной кишки. Несмотря на то что днем было почти двадцать градусов тепла, ночь оказалась холодной и мозглой.
Осмотревшись, я стал различать нестройные толпы солдат, которые куда-то двигались, переругивались и матерились. Между ними пытались протиснуться какие-то повозки и орудия на конной тяге. Чьи это солдаты, разобрать я не мог. Вид у многих был довольно странный: то ли от дождя, то ли от холода, но многие из них были укрыты какими-то накидками, одеялами, гражданскими пальто, а на одном я заметил дамскую каракулевую шубу.
Слева по фронту все что-то громыхало. А тут, если не считать шума и возни солдат, было тихо. Я пробирался к шоссе, надеясь там выяснить обстановку. На шоссе, блестевшем от дождя, солдаты строились в колонны. Пройдя вперед, я увидел наконец хорошо знакомый силуэт фигуры подполковника Шаблия, а рядом – группу офицеров 351-го полка.
– Николаев, – услышал я голос Федора Елисеевича, – ты где там пропадаешь? Собирай разведчиков, пойдешь в головном дозоре с Гуленко – начальником разведки триста пятьдесят первого.
Легко сказать, «собирай разведчиков». А где я их должен собирать?! Но, пройдя вдоль колонны, я вдруг натолкнулся на Борьку Израилова и Серегу Жука, пользовавшихся у остальных ребят непререкаемым авторитетом.
– Где все? – спросил я как бы у обоих таким тоном, что они непременно должны знать, где все прочие.
– Тут все, – утвердительно ответил Жук и кивнул куда-то в сторону.
– Через пять минут, чтобы все были в голове колонны, – сказал я и, услышав в ответ «ясно», повернулся и ушел.
Серега Жук в полку недавно. Высокий, стройный парень. Одессит. Лицо сухое, горбоносое, черные угольные глаза и независимый взгляд. С Борькой Израиловым и Ефимом Лищенко Серега Жук быстро нашел общий язык. А куряне сразу же признали в Сереге «начальника» и подчинились ему.
Трудно представить, но через каких-то полчаса или сорок минут колонна обрела стройный боевой порядок: впереди головной дозор из пехотной разведки и роты автоматчиков под командой старшего лейтенанта Каторшина. Затем группа разведки артиллерийского обеспечения – я и начальник разведки 351-го полка старший лейтенант Гуленко. За нами оба командира полков – Шаблий и Федотов с группой управления. Далее – конная батарея старшего лейтенанта Клейнера и наша подручная батарея Коровина. А далее уже стрелковые батальоны и артиллерийские дивизионы Рудя и Самохвалова.
Тронулись. На часы никто посмотреть не догадался, да и что можно было увидеть в такой темноте. Идем по дороге – она одна. Под ногами лужи – они блестят, и их отсвет указывает нам путь. Справа черная стена высокого леса и поднимающиеся крутые отроги Средневенгерских гор, слева непроглядный мрак ночи. И что в этом мраке – неизвестно! Мы идем под нудный ритм, механически перебирая ногами. Дождь хлещет с нещадной силой, и плащ-палатки уже не спасают. Вода проникает внутрь под телогрейку. Ноги мокрые насквозь. Люди идут молча – разговаривать нет ни воли, ни охоты. Ветер рвет плащ-палатки со страшной силой, бьет в лицо холодными, жесткими струями воды. Сквозь вой и заунывный посвист ветра слышны лишь чавканье воды под ногами да цоканье конских подков о камни. Машины идут медленно и тихо, приноравливаясь к пешему ходу людей, и их почти не слышно.
Так и шли мы, погруженные каждый в свои мысли, – шли во мрак и окутанные мраком. Погода и сама ситуация навевали мрачные мысли. А на войне нет худшего состояния, чем неизвестность. Тут же мы были все погружены в неизвестность, как в какую-то тяжкую и мрачную атмосферу. Все понимали, что совершать марш колонной из двух полков в подобных условиях – безумие. Но приказ есть приказ! И солдат приказ не обсуждает – он его выполняет! Головные и боковые дозоры мало
