Григорий Дольников - Летит стальная эскадрилья

- Погоди, Горачий. Что-то мотор не тянет... - отвечает Лавицкий.

- Так, может, вернемся?

- Может, прогазую...

Тем временем группа Шаренко уже скрылась из виду. Скорость не увеличивается. Из самолета Лавицкого временами вырывались выхлопы белого дыма. В очередной раз спрашиваю ведущего. Отвечает, газую...

Четверку Шаренко с земли навели на большую группу Ю-88. Завязался бой. Шаренко требует:

- Лавицкий, свяжи "худых"!

Мы наконец подходим в району боя, но без скорости и явно ниже по высоте. А помогать своим надо. Лавицкий пытается снизу на встречных курсах атаковать группу "юнкерсов", но в это время звено "мессершмиттов" сваливается на нас сверху.

- Лавицкий, крути вправо! - едва успел я крикнуть в эфир.

Атака противника сорвана. Однако на вертикаль Лавицкий не пошел - нет скорости. Немцы, похоже, догадались об этом и вцепились в нас. Отбиваемся уходом под атакующих. Вот проскочила пара. Лавицкий как-то ухитрился, круто подвернул - потянулись огненные струи от его самолета, и "худой" готов. Эх и здорово!..

Подошла еще пара "мессершмиттов". "Э-э, - подумал я, - дело плохо, да еще с таким мотором, как на машине Лавицкого. Надо бы уходить..." Немцы атакуют попарно - снизу и сверху. Норовят первым сбить Лавицкого. У меня запас скорости, и я верчусь вокруг ведущего, принимая огонь на себя.

- Уходить надо, Коля! Похоже, я подбит! - предлагаю Лавицкому.

- Давай переворотом, прикрою! Быстрей давай переворот! Дымишь сильно!.. Это уже кричит мой ведущий.

Но команды Лавицкого я не слышал - приемник молчал, а я в свою очередь передавал: "Уходи, Коля! Уходи!.."

Пока мог, держался у хвоста его машины. Потом стало жарко - одна огненная трасса прошла чуть выше кабины и по кабине... Самолет свалился в штопор. Высоты нет. Задыхаясь в едком дыму, я пытаюсь выпрыгнуть из крутящейся машины. Кажется, удалось... Рву вытяжное кольцо парашюта - резкий удар. Сапоги слетели. Куда-то назад и вверх завернуло стропами левую руку. Пытаюсь ее освободить, но она почему-то не действует.

О землю ударился правым боком. Парашют сильным ветром волокет по скошенному полю, и я босыми ногами торможу, перебираю, словно по гвоздям, стерня колется... Правой рукой наконец освобождаюсь от парашюта. Прилег...

Но вдруг вижу, как из-за кустов слева и справа с автоматами наперевес выскакивают солдаты. Их много. Они окружают меня... Тянусь за пистолетом. Но что это?

- Сдавайся! Руки вверх! - кричат по-русски. Наши! И тут заболело все разом: рука, ноги в крови... Даже "сдаться" не мог: руки не поднять. Кричу:

- Я свой, русский!

- Братцы, та тож наш, летун!

- Э-э, так он в крови весь!

- Наташу сюда, Наташу!

- Эк его извозило! Флягу давай, Семен! Спирту ему зальем, вот шоколаду нет. Летуны, говорят, шоколадом горилку закусывают!

И влили. Обожгло... Закашлялся... Даю словесно пулеметную очередь неплохо усвоенного мной за годы войны солдатского фольклора, из которого единственно безобидным было междометие "ах". Помогло. Вскоре подошла санитарная машина. Девушка в солдатской гимнастерке без погон, осмотрев меня, скомандовала:

- На носилки - и в санбат!

В прифронтовом санитарном батальоне мне заботливо обмыли и вправили вывихнутую левую руку, подвесив ее на бинтах через шею, обработали йодом лицо, голову, усыпанные мелкими осколками лобового стекла самолета, и покормили по-фронтовому, с чаркой спирта.

Уложили меня в небольшую комнату, плотно заставленную солдатскими койками.

- Вот здесь отдыхать и поправляться будете, товарищ летчик! - объявила медсестра.

- А обмундирование мое где?

- А в шкафу вон там, все в целости, почищено. Там и парашют, на котором спускались вы.

Спал я плохо. Продумывал, как сбежать из санбата. И вот на рассвете, когда всю палату сковал крепкий утренний сон, нашел свое нехитрое обмундирование, оделся, захватил парашют, вылез в окно и через несколько минут уже голосовал на фронтовой дороге.

К обеду я добрался до своего аэродрома, где застал только небольшую группу технического состава полка. Погрузив оставшееся имущество, вместе отправились в Таганрог.

Удивлению и радости друзей при встрече не было границ. Все считали, что я погиб. Лавицкий видел взрыв моей "Кобры", но когда и как я выпрыгнул с парашютом - не заметил. Ему и самому было очень нелегко оторваться от преследующих "мессеров".

Неловко, по-мужски грубовато обнимал и целовал меня Коля Лавицкий. У этого далеко не сентиментального, мужественного человека на глазах показались слезы - слезы радости. Уже потом от Пети Гучека и Жени Денисова я узнал, как изрядно побитый Лавицкий вернулся из полета и сказал:

- Гриша Дольников был не только смелым летчиком. Он был преданным другом и товарищем. Гриша прикрыл меня своим самолетом...

* * *

На площадке Таганрога мы базировались больше недели. Здесь все напоминало о недавнем присутствии немцев. Фашистским летчикам создали хорошие бытовые условия и даже комфорт. В отлично защищенных и оборудованных землянках осталось много нацистской литературы, портретов фашистских вождей, различных порнографических изданий и открыток. Поспешно отступая, гитлеровцы бросили неисправные самолеты и большой запас боеприпасов.

Поскольку повсюду валялось множество портретов Гитлера, кто-то из летчиков предложил использовать их как мишени для тренировочной стрельбы из пистолетов. И дело приняло такой оборот: поднявшись поутру, каждый пилот, выходя из землянки, в первую очередь стрелял в портрет бесноватого фюрера. Затем Гриша Синюта не без помощи аэродромщиков завладел целым складом немецких гранат "лягушек". Синюта - одессит, в самом начале войны воевал в пехоте. Почему и как туда попал - мы толком не знали, а он на этот счет не распространялся. Однако оружие пехоты: гранаты, пулеметы, автоматы разных систем - Гриша знал превосходно, и с его помощью мы взяли на вооружение и тоже начали использовать для тренажа немецкие "лягушки".

Как-то принялись бросать их на дальность. Чтобы как можно дальше забросить гранату, придумали усовершенствование. Привязывали "лягушку" к веревке и, раскрутив над головой, пускали в нужную сторону. Но вот одна граната оборвалась и, зловеще шипя, упала тут же, рядом с нами. Последовал взрыв... И вот результат. Те, кто успел упасть на землю, остались невредимы. А Коля Новиков и Дмитрий Глинка кинулись бежать, и осколками их ранило в ноги. Ранения, к счастью, оказались легкими. А шуму, конечно, было много.

Летчики постарше участия в подобных мероприятиях, как правило, не принимали, кроме Дмитрия Глинки. Он вообще был очень неровным: временами чересчур серьезным, а временами готов играть не только с нами, но и с детьми. При всей неустойчивости характера Дмитрий, однако, сумел сохранить лучшие свои качества: душевную чистоту, правдивость, самую искреннюю любовь к друзьям, живость и четкость мысли, которую легко было принять за трезвую практичность, умение найтись. Такие крайности как-то легко совмещались в нем.