Александр Мартынов - «Охранка». Воспоминания руководителей охранных отделений. Том 1

Смущённый несколько неожиданным для меня предложением, я начал объяснять моё намерение служить по политическому розыску и желание попасть в Московское охранное отделение. Не давая мне закончить мои объяснения, полковник Чернявский нетерпеливо и грубо оборвал меня «Я вас спрашиваю, желаете ли вы взять вакансию адъютанта в С.-Петербургском губернском жандармском управлении?» Считая неудобным отвечать кратким «Нет, не желаю» и опасаясь худшего оборота дела, я снова стал просить о разрешении самому выбрать вакансию. На это полковник Чернявский мрачно буркнул: «Идите тогда к помощнику начальника штаба объясняться сами!»

Это заявление не предвещало ничего хорошего: помощник начальника штаба, полковник Капров, известен был всем офицерам Корпуса своей отталкивающей манерой обращения с подчинёнными и угрюмой резкостью. Положение моё, как новичка, было, как говорится, невесёлое! Однако, со всей наивностью неискушённого в хитросплетениях жандармского быта офицера, я всё ещё надеялся настоять на своём праве выбрать место по своему вкусу. Я предстал пред геморроидальным полковником Капровым, со злобным раздражением оглядывавшим меня с головы до ног. «Вы что же это, поручик, — обратился он ко мне, — хотите начинать службу в Отдельном корпусе жандармов с прямого неподчинения начальству? От этого добра не ждите! Вам предлагают одну из лучших вакансий, а вы отказываетесь от неё. Как же вы намерены служить в Корпусе?» Я только было попытался открыть рот с теми же доводами, которые я приводил полковнику Чернявскому, как Капров, не давая мне закончить и повышая голос, загремел мрачно: «Отвечайте: желаете ли вы взять вакансию адъютанта в С.-Петербургское губернское жандармское управление?»

Я скорее почувствовал, чем понял, что какие-то неизвестные мне влияния не дадут возможности участвовать в разборе вакансий и что моё намерение попасть в Московское охранное отделение кому-то, кто кончил ниже меня по списку, мешает. Смущённо, но не без мрачности, я в свою очередь ответил кратко: «Слушаюсь, я принимаю это предложение!» — «Вот так-то лучше!» — самодовольно и резко сказал полковник. Я повернулся… и поехал немедленно, благо это было близко, на Тверскую улицу, где тогда в прекрасном старом барском особняке, с огромным садом сзади здания, помещалось С.-Петербургское губернское жандармское управление. Я поехал представляться начальнику управления как вновь назначенный к нему адъютант. Начальника управления, генерал-майора Секеринского, я не застал в управлении. Как я потом узнал, он имел обыкновение в дневные часы разъезжать по городу (ему, как начальнику дивизии, полагался казённый экипаж, и он широко им пользовался) и посещать приёмные в штабе Отдельного корпуса жандармов, в Департаменте полиции и в С.-Петербургском охранном отделении, начальником которого он когда-то состоял. Ездил он в эти места отнюдь не по делам службы, а просто для поддержания связей, добрых отношений и чтобы «понюхать, чем пахнет в сферах».

Генерал Секеринский был, что называется, «осколком прошлого» и явственно дослуживал свои последние годы. Очень уже пожилой, старательно подкрашенный в чёрный цвет, особенно в усах, он в очень быстрой манере ходить, во всей осанке старался бодриться и казаться ещё полным жизни. Он принадлежал к той, уже отходившей в область прошлого небольшой группе старших жандармских офицеров, с которыми был связан рассказ о том, как когда-то варшавский наместник, граф Берг, во время своего объезда по губерниям Варшавского края увидел группу барахтавшихся в грязи «жиденят» и, указывая на них, приказал: «Окрестить и сдать в школу!» — т. е. в школу кантонистов[61].

«Жиденята», а среди них и будущий жандармский генерал Секеринский, были окрещены и понемногу, по мере способностей, жизненного нюха и удачи, прошли ряд служебных порогов и как-то, в обход общих правил, влились в Отдельный корпус жандармов. Впрочем, эта группа уходила уже в прошлое.

Петра Васильевича Секеринского мы, его подчинённые, звали за глаза попросту «Пинхусом». В ожидании приезда начальника я обошёл всё управление и представился помощнику начальника, солидному, на вид очень строгому, но, в сущности, добрейшему полковнику Кузубову и другим офицерам, занимавшимся в управлении. С.-Петербургское управление было большое как по зданию, им занимаемому, так и по количеству служивших в нём. Оно было значительно больше Московского и носило отпечаток большей, если можно так выразиться, формальности.

Великолепный барский особняк, где помещалось управление, имел почти три этажа. В нижнем, несколько уходящем в землю, занимались унтер-офицеры. Там сшивались дела, хранились архивы и прочие деловые, хозяйственные и строевые документы. По стенам были развешаны табели на востребование денежного и вещевого довольствия (премудрость, которую я с трудом одолевал!) и прочие канцелярские тонкости. Там же были устроены две или три камеры для временно арестованных, ожидающих очередного допроса или отвоза обратно в тот или иной дом заключения, т. е. в пересыльную тюрьму, дом предварительного заключения или, наконец, в Петропавловскую крепость.

На первом этаже помещались кабинки офицеров резерва, числом около шести, и большая общая канцелярия со столами помощника начальника управления, секретаря (эту должность занимал чиновник, а не офицер корпуса) и двух адъютантов, одного по строевой и хозяйственным частям и другого по секретной части.

Должность адъютанта по секретной части занимал штаб-ротмистр Садовский, и я, к большому моему огорчению, узнал, что мне придётся занимать должность адъютанта по строевой и хозяйственной части. В этой области я был невеждой и к тому же чувствовал полнейшую антипатию к занятиям вроде денежных выкладок, посылок в положенный срок разных табелей и др. Так как очень редок был начальник жандармского управления, который мог бы интересоваться этим скучным делом, то я быстро сообразил, что я, в сущности, не представляю особого интереса для начальника управления. Его правой рукой должен быть адъютант по секретной части. Это я знал по моей прежней службе в Московском губернском жандармском управлении.

В ожидании встречи с начальником управления, я оставался в общей канцелярии, предаваясь грустным размышлениям о том, как и почему сложились обстоятельства так, что я не мог попасть на ту отрасль жандармской службы, которую я так хотел занять и на которую, казалось, было так мало охотников.

Впоследствии я узнал, что моими удачливыми соперниками были мои ближайшие друзья, поручики Фуллон и Кломинский, которые заручились соответствующими протекциями и надлежащими письмами к начальству. Впрочем, это не помешало мне сохранить с ними добрейшие отношения, а с поручиком Фуллоном, впоследствии полковником, перенести эти отношения и на эмигрантскую почву.