Екатерина Мишаненкова - Людмила Гурченко

Она обожала слушать, как он поет, как рассказывает анекдоты. Ее изумляло, как человек, столько переживший в жизни, может быть таким оптимистом, с таким юмором смотреть на все и «заражать» этим юмором других людей. Он умудрялся шутить даже на съемочной площадке, однажды, например, на репетиции любовной сцены, когда героиня говорит ему: «обними меня, у тебя такие крепкие руки.», он в ответ прошептал: «О, а если бы ты знала, какие у меня ноги!» Естественно, от хохота упала сначала Гурченко, а потом попадали и все остальные, когда им объяснили причину ее веселья. Эту сцену потом сняли далеко не с первого раза, но вообще-то это было скорее исключение — хохмы не мешали Никулину идеально играть его трудную драматическую роль.

Ближе к концу съемок он стал для Людмилы Гурченко настолько родным, настолько особенным человеком, что она решилась на невероятный для нее шаг — попросила у него разрешения называть его папой. После смерти Марка Гавриловича ей чем дальше, тем больше не хватало отца, и со временем стало казаться, что она просто жить не может без того, чтобы не говорить кому-то «папа, папочка». И Юрий Никулин стал для нее таким почти папой. После окончания съемок их пути, конечно, разошлись, но не навсегда, а как это бывает у людей творческих — где-то крутятся, где-то снимаются на разных концах страны, а потом вдруг звонок: «А это папа! Я никуда не делся!» И вновь на душе хорошо.

Фильм «Двадцать дней без войны», как и все работы Алексея Германа стал настоящим событием в мире кино. Критика писала о нем с восторгом, называла картину уникальной, невероятно достоверной, поэтической и вообще не скупилась на эпитеты. Свою долю хвалебных рецензий получила и Людмила Гурченко — несмотря на то, что ее роль урезали, что фильм строили вокруг одного Никулина и что ее сознательно задвинули на второй план, она смогла добиться потрясающей глубины и психологической достоверности. «Литературная газета» писала о ее героине: «Все угадано точно и потому художественно. Все не рассчитано на внешний эффект, как и фильм в целом. Актриса не страшится выглядеть где-то слишком грубой, где-то суховатой, где-то попросту некрасивой, необаятельной — и тем женственней, тем человечней эта Нина Николаевна, тем больше щемит своей злосчастной и поэтической правдой». А в газете «Молодой коммунар» критик обобщил, очень точно поняв и увидев то, что Гурченко и хотела показать в этой роли: «Ника не только неотделима от ташкентской зимы сорок второго, от прокуренных тамбуров, хлебных очередей, дребезжащих стеклами трамваев, она неотделима от миллионов русских женщин, вынесших на своих плечах все тяготы воины».

Глава 15

Казалось бы, после картины «Двадцать дней без войны» режиссеры должны были Людмилу Гурченко буквально рвать на части. Но судьба, видимо, решила, что уж больно у нее все хорошо, и сыграла с ней сразу две злые шутки.

Ей предложили роль в советско-французско-румынском мюзикле «Мама» про козу и семерых козлят. Конечно, она радостно согласилась — все же главная роль, да еще и с песнями и танцами, не говоря уж о возможности выехать за рубеж. Но едва начались съемки, как новый звонок — от Никиты Михалкова, который напомнил ей, что еще несколько месяцев назад говорил, что летом пригласит ее в свой фильм «Неоконченная пьеса для механического пианино». Она вспомнила — и правда, говорил, только вот она не особо поверила и выбросила это из головы, чтобы не ждать и не расстраиваться. И вот теперь она теряла роль, да еще какую — написанную самим Михалковым лично под нее!

Она, конечно, не сдалась, сумела договориться и со съемочной группой «Мамы», и с Михалковым, составила график, чтобы успеть сняться в обоих фильмах, но. во время сцены на коньках на нее случайно наехали, сбили с ног, и вместо новой картины она отправилась на больничную койку с диагнозом «закрытый осколочный перелом обеих костей правой голени со смещением отломков». Какие уж там съемки. Врачи не были уверены даже в том, сумеет ли она ходить.

Ее лечащий врач, кандидат медицинских наук Константин Шерепо вспоминал: «Конечно, это была очень тяжелая травма. В случае неудачной операции Гурченко осталась бы инвалидом и карьера ее актерская, думаю, была бы закончена. Говорят, люди искусства очень эмоциональны и впечатлительны, с ними трудно. К Гурченко, как к человеку, я преисполнен уважения. Она не могла не понимать, чем все это ей грозит. И гарантий тут никто не мог дать — у нас не часовая мастерская, а хирургическое отделение. Вела себя тем не менее мужественно, просто и доступно. Никаких стенаний и нытья. Спокойный, уравновешенный человек. Боли не боялась — интересовал ее только конечный результат. Она помогала нам бороться за свое выздоровление, как могла».

С «Неоконченной пьесой для механического пианино» пришлось распрощаться. А вот «Маму» надо было еще доснимать. И она вернулась на площадку, с веселой улыбкой изображала танец, а козлята старательно прикрывали ее загипсованную ногу. Зрители ни о чем не догадались, а Людмиле Гурченко пришлось еще долго лечиться, бороться, терпеть, потому что для нее конец актерской карьеры означал конец жизни.

И она вновь одолела судьбу. Меньше чем через год она уже снималась в фильме «Обратная связь» у того самого Трегубовича, который заново открыл ее зрителям в «Старых стенах».

После «Обратной связи» ей требовалось что-то новое, контрастное, чтобы окончательно почувствовать себя в форме. И она стала готовить телевизионный проект «Бенефис» — искрящийся весельем мюзикл с песнями и танцами. А у самой в ноге все еще стояли металлические скобы.

Во время съемок «Бенефиса» она в полной мере ощутила себя андерсоновской русалочкой — каждый шаг давался с болью, а ведь надо было изображать жизнерадостность, улыбаться, петь. Впрочем, нет, она не изображала. Сыграть в таком фильме, спеть все эти любимые песни, сыграть разом множество ролей — об этом она мечтала всю жизнь. И поэтому, несмотря на боль, она и правда летала словно на крыльях, чувствуя себя по-настоящему счастливой.

А потом новый поворот — фильм Андрея Кончаловского «Сибириада», в очередной раз перевернувший всю ее жизнь. Удивительно, но ослепительная Людмила Гурченко никогда не считала себя красивой и даже в привлекательности своей то и дело сомневалась. А Кончаловский вдруг с легкостью сумел ее убедить, что она прекрасна всегда, когда хочет быть таковой. Нет смысла говорить, как важна для женщины такая уверенность в себе. С тех пор Гурченко практически перестала рефлексировать, когда ей предлагали сложную роль, стала больше верить в себя и свои силы. Не зря она говорила, что Кончаловский — это режиссер, «который про женщин знает все. Ну, если не все, то очень-очень многое».