Саймон Монтефиоре - Красный монарх: Сталин и война

Сталин высоко отозвался о темпах механизации Красной армии. Разгром Франции он шутливо списал на разочарование в любви: самодовольство вскружило французам головы, и они с таким пренебрежением начали относиться к своим военным, что девушки считали ниже своего достоинства выходить замуж за солдат и офицеров. Была ли немецкая армия непобедимой? – спросил он и сам же себе ответил: нет, не была. Непобедимых армий нет, но война приближается.

– Если Молотов сумеет отсрочить начало войны на два-три месяца, – сказал Сталин, – нам очень повезет.

После торжественной части состоялся большой банкет.

– Да здравствует динамичная наступательная политика Советского государства! – произнес тост вождь. – Тот же, кто этого не признает, – сурово добавил он, – враг или просто дурак.

Военные встретили эти слова с облегчением. Казалось, Сталин здраво глядел на положение дел… Но готов ли был Советский Союз к войне?

Партийные руководители пытались создать какой-то симбиоз из сталинской уверенности в своей непогрешимости и реальности, которая говорила о скором начале войны. Многие понимали всю абсурдность требования того, чтобы армия вела наступательную войну. Одновременно с этим советская пропаганда утверждала, что никаких изменений в политике государства не произошло.

– Нам нужна новая пропаганда, – заявил Андрей Жданов на Высшем Военном совете. – Между войной и миром только один шаг. Поэтому наша пропаганда не может быть мирной.

– Но мы сами сделали такую пропаганду! – возмутился Буденный. Ему пришлось долго объяснять, чем вызвана необходимость перемен.

– Мы только меняем лозунги, – утверждал Жданов.

– Что нам завтра идти в бой! – усмехнулся трусливый Маленков.

Надо отметить, что происходил этот разговор за восемнадцать дней до вторжения немецких войск.

7 мая Шуленбург, тайный противник Гитлера в вопросе войны с Советским Союзом, завтракал с российским послом в Берлине Деканозовым. Немец попытался предупредить русского коллегу об опасности, но сделал это, конечно, очень туманно и завуалированно. Они встретились трижды. «Шуленбург не предупреждал открыто, – говорил позже Молотов, – он только намекал и подталкивал нас к дипломатическим переговорам».

Деканозов рассказал о завтраке Сталину, который с каждым днем становился все более раздражительным.

– Значит, дезинформация достигла уже уровня послов, – проворчал он.

Деканозов не согласился.

– Как вы позволяете себе спорить с товарищем Сталиным? – возмутился Клим Ворошилов во время перерыва. – Он знает больше и видит дальше нас всех, вместе взятых!

10 мая Сталину донесли о донкихотовском мирном полете заместителя Гитлера, Гесса, в Шотландию. Все соратники вождя, по воспоминаниям Хрущева, бывшего в тот день в Маленьком уголке, были, естественно, убеждены, что миссия Гесса направлена против Москвы. В конце концов Сталин согласился начать подготовку к войне, но решил делать это так робко, медленно и незаметно, что результаты от нее были самые минимальные. 12 мая генсек разрешил генералам укрепить западные границы и призвать 500 тысяч резервистов, однако при этом очень боялся обидеть немцев. Когда Тимошенко доложил о разведывательных полетах немецких самолетов, Сталин задумчиво произнес:

– Не уверен, что Гитлер знает об этих полетах.

Воинственный запал генсека закончился ровно через две недели. 24 мая он отказался предпринимать дальнейшие оборонительные меры.

И вновь советскую власть охватил паралич. Сталин, конечно, никогда и ни перед кем не извинялся за свои просчеты, но косвенно все же признал ошибки, когда поблагодарил русский народ за его терпение в годы войны. Так же, как он делал это всю жизнь, вождь переложил большую часть своих промахов на других.

С каждым днем на стол Сталина ложилось все больше разведывательных донесений. Если раньше предупреждения носили как бы отвлеченный характер, то теперь даже слепому было ясно, что на западных границах должно произойти что-то ужасное. Меркулов ежедневно докладывал о тревожных сведениях Сталину, но тот хмуро отмахивался от лавины предупреждений из разных источников. 9 июня, когда Тимошенко и Жуков заговорили о множестве данных, свидетельствующих о скором нападении, Сталин бросил в них принесенные ими же бумаги и прокричал:

– А у меня другая информация!

Он язвительно высмеивал Рихарда Зорге, советского разведчика в Токио, который при помощи амурных приключений и сибаритского образа жизни собирал очень важную информацию.

– Это тот мерзавец, который описывал фабрики и бордели в Японии и заявил, что ему якобы известно: немцы нападут на нас двадцать второго июня? – презрительно сказал генсек. – И вы предлагаете, чтобы я и ему верил?

Последний отсчет. 22 июня 1941-го

13 июня подавленные Тимошенко и Жуков в очередной раз доложили Сталину, что немцы продолжают готовиться к нападению.

– Мы подумаем над этим! – сердито ответил Сталин.

Он уже накричал на Георгия Жукова, когда тот предложил провести мобилизацию.

– Это означает войну, – возмутился вождь. – Вы с Тимошенко хоть понимаете это или нет?

Генсек поинтересовался, сколько советских дивизий находится в районе границы. Жуков доложил: 149.

– Неужели этого не достаточно, чтобы отбить нападение? – удивился Сталин. – У немцев на границе сил меньше.

– Но немцы готовы к войне, в отличие от нас, – возразил упрямый генерал.

– Нельзя верить всему, что доносят разведчики, – отмахнулся Сталин.

Через три дня, 16 июня, Меркулов сообщил, что агент по кличке Старшина, работающий в штабе Люфтваффе, подтвердил приказ об атаке. «Передайте источнику в Генштабе немецких авиасил, пусть переспит со своей матерью! – написал на донесении наркома Госбезопасности Сталин. – Это не источник информации, а дезинформатор. И. Ст.»

Для того чтобы убедить себя в том, будто опасности нет, приходилось прикладывать много сил даже такому преданному соратнику Сталина, как Вячеслав Молотов.

– Немцы будут большими дураками, если нападут на нас, – сказал он адмиралу Кузнецову.

Еще через три дня состоялось трехчасовое совещание, описанное Тимошенко. Они с Жуковым умоляли Сталина объявить состояние боевой тревоги. Вождь вздрогнул и выбил из трубки табак, постучав ее о стол. Участники совещания или соглашались с маниакальным заблуждением Сталина, или мрачно думали, что ничего не могут изменить. Молчание было их единственным способом возражения.

Выбив трубку, Сталин неожиданно вскочил и закричал на генерала Жукова: