Кирилл Хенкин - Охотник вверх ногами

1903 год — это год рождения второго сына — Вилли. Но об этом событии — ни слова.

И дальше: «В 1905 году в Ньюкастле-на-Тайне стоял на ремонте русский пароход „Смоленск“. Я снабжал команду нелегальной литературой, пропагандировал; мы на нем проводили всей семьей почти все свободное время».

«Всей семьей» — значит, вероятно, брали с собой и двухлетнего Вилли. Ни о нем, ни о жене — ни звука.

А крошка-Вилли рос, ходил в школу, играл в футбол, тайком курил в уборной. Уборная, разумеется, находилась во дворе. Вилли потрошил окурки отцовских сигарет, покупал папиросную бумагу и, запершись в сортире, курил самокрутки, уверенный, что никто ни о чем не догадывается.

Вилли было лет четырнадцать, когда, запустив однажды руку в тайник с курительными сокровищами, он вместо мешочка с окурками, бумаги и спичек обнаружил там — пачку сигарет. Тех самых, которые курил отец.

В тот день Вилли внимательно следил за выражением лица Генриха Матвеевича. Но лицо оставалось непроницаемым. И лишь когда мать вышла на кухню, отец украдкой подмигнул сыну.

Четверть века спустя Вилли несколько раз рассказывал мне эту историю:

— Отец мне тогда преподал урок настоящей выдержки!

Выдержка! И заговор отца с сыном!

Для Вилли отец навсегда остался образцом собранности, универсального умения, энергии и безоглядной преданности партии.

Это наследство он и принял полностью.

К способностям отца, умевшего делать все своими руками, даже готовить, Вилли добавил живопись и игру на гитаре. Отец умел играть только на гармони. Его охотно приглашали на свадьбы и вечеринки.

Как великую честь воспринял юный Вилли возможность помогать отцу в его заговорщицкой революционной работе. Мальчишкой он уже раздавал листовки, бегал на «явки», «обеспечивая связь» как полноправный участник движения «Руки прочь от России». Вел пропаганду среди солдат и населения. Обо всем этом мне Вилли подробно рассказывал. А Генрих Фишер в своих воспоминаниях ни словом не упоминает о помощи сына.

Надо полагать, что уже когда началась первая мировая война, история со складами оружия была забыта. Папа-Фишер пишет о тех днях:

«Началась шовинистическая вакханалия. Меня рассчитали с завода, на котором я проработал 13 лет, просто потому, что я немецкой национальности. Поступил на другой завод — оттуда с полицейским вывели. И все это несмотря на то, что я уже принял английское подданство» (выделено мной. — К. Х.).

Замечу, что способность искренне возмущаться как вопиющей несправедливостью любым неприятным поступком «чужих» Вилли унаследовал от отца полностью. Как он клеймил американцев за то, что арестовали его! Да еще при исполнении правительственного задания!

Особую активность семья Фишеров развивает после Октябрьской революции. Но когда советская власть укрепилась и кампания «Руки прочь от России» сворачивается, папа-Фишер подает заявление с просьбой выдать ему заграничный паспорт. Он хочет покинуть Англию.

А 21 июля 1920 года получает отдельный паспорт за номером 207393 подданный Короны Вильям Август Фишер, родившийся от принявших британское подданство родителей 11 июля 1903 года в городе Ньюкастле-на-Тайне.

Пройдет несколько лет, и сын профессионального революционера, обрусевшего немца и британского подданного Генри Фишера, Вилли под своим именем и с подлинным паспортом вернется в страну, где он родился и вырос, чтобы начать именно там свой путь советского разведчика.

Его встретит во Франции, сопроводит через Ла-Манш и будет руководить какое-то время его работой старший товарищ по кличке Швед. Он же Никольский, он же Александр Орлов.

10. Homo Sovieticus

«В России перед людьми из народа открыты все пути».

Эту пленительную мысль охотно повторяют на Западе.

В предвоенные годы на пролетарской окраине Москвы, что тянулась вдоль Шоссе Энтузиастов от Рогожской заставы до Измайловского зверинца, обыватель вздрагивал при имени главаря местных хулиганов, бандита Карзубого.

Настал, однако, день, когда бандюга влип в грязную историю и ему оказалось выгодно снюхаться с милицией. Снюхался. Вскоре на заводе «Серп и Молот», где Карзубый числился для прикрытия своих истинных дел, он был при поддержке органов выдвинут на руководящую комсомольскую работу. Уже под своей настоящей фамилией — Михайлов.

Вскоре Карзубого-Михайлова назначили аж первым секретарем ЦК ВЛКСМ, и стал он главой всей советской молодежи. И оставался им пятнадцать лет, пока его не сделали сначала послом в Польше, а затем министром культуры. Грамоте он научиться так и не успел. Дела, дела...

Сами «карзубые» любят говорить, скромно потупясь: «Я всем обязан родной партии». Тоже верно!

Пусть меня поймут правильно. История бандита Карзубого вовсе не означает, что в России власть захватили уголовники.

Это, разумеется, не так. В принципе не обязательно быть бандитом или проституткой, чтобы стать министром культуры СССР. Но ход истории неумолим, и как не сбыться гениальному провидению Ленина, что в один прекрасный день государством будут управлять кухарки. Полагаю, однако, великий вождь не думал, что настоящая кухарка, приглядывая краем глаза, чтобы не подгорели котлеты, будет просматривать проект Конституции или доклад министра обороны, готовясь к очередному заседанию правительства. Слова Ленина требуют, разумеется, толкования. Он наверняка хотел сказать, что советская система должна достигнуть (и достигла!) такого совершенства, когда любая государственная функция упрощена до предела и может быть доверена кому угодно.

Это возвращает нас, кстати, к великому принципу единства партии и народа.

С «гомо советикус» я впервые столкнулся в 1937 году в Испании. В Бенимамете мелькали начальники. Иерархический вес визитера можно было определить по тому, как тянулся во весь росточек наш комбат, майор Корде (Константин Радзевич); как расправлял богатырские плечи и поглаживал усики, забывая, на какую раненую ногу надо хромать, капитан Леон Савин (Лев Борисович Савинков); как хихикал, потирая ручки, капитан Андрэ (Николай Поздняков), говоривший о любом начальнике: «Он прелесть! Он так меня любит!».

У меня же отношения с начальством вообще и советским в частности почему-то не клеились. Не находил я нужного тона. Я не понимал, что советские товарищи, истосковавшись по чинопочитанию, жаждут, чтобы им лизали зад, не понимал также голода на вещи и удивлялся, почему люди так заняты добыванием и закупками. Не знал, что каждый «выездной» должен из командировок привезти дань начальству. Не привезешь — больше не поедешь.

Запомнился отъезд на родину одного советника.