Андрей Капица. Колумб XX века - Михаил В. Слипенчук
Только в 1940 году я поступил в третий класс 8-й школы. Почему маме взбрела в голову идея учить меня дома, а не в школе, я не знаю. Может быть, приключения моего брата Сергея в школе имени Лепешинского для детей начальства насторожили ее (как рассказала дочь Андрея Петровича Анна Андреевна Капица, Сережа был пойман педагогами той школы, когда бегал по коридору с криками „Бей микоянчиков, наркомчиков!“ — Прим. авт.). Во всяком случае, мой брат также был переведен в 8-ю школу, где мы год проучились вместе. В школе мы вымарывали из учебников истории имена знаменитых военачальников и их портреты. Дома при нас родители на эту тему не разговаривали. Почти не говорили об этом и мальчишки во дворе. А в школе сторонились тех, у кого были арестованы родители»[116].
Казанский гамбит
«Мы услышали молотовскую речь, — вспоминала Анна Алексеевна, — объявление войны, когда ехали из города на дачу, по приемнику в машине. Надо было начинать какую-то новую жизнь. Примерно через месяц бо́льшая часть Института была эвакуирована в Казань. Отправили туда мы и наших сыновей, а сами еще какое-то время жили в Москве… А потом пришлось уезжать в Казань, и было это, наверное, в октябре. Я помню, что ехали мы туда вместе с Фрумкиными — Амалией Давыдовной и Александром Наумовичем (академик АН СССР, физикохимик, создатель электрохимической научной школы. — Прим. авт.). В Казани мы поселились в помещении бывшей дворницкой университета. Мы жили внизу, а на втором этаже — Чудаковы (семья академика Е. А. Чудакова, специалиста по автомобильному транспорту. — Прим. авт.). Посреди нашей квартиры была большая круглая печь, которая отапливала три или четыре маленькие комнаты, в которых мы и расположились.
В Казани я начала работать в госпитале сестрой-санитаркой в хирургическом отделении. Я была „подъемной силой“ и могла сгодиться абсолютно на любую работу. Петр Леонидович устроил себе лабораторию в главном здании университета. В те годы он в основном занимался кислородом и довольно часто в связи с этим ездил в Москву»[117].
А вот что написал о военных годах сам Андрей Капица в предисловии к мемуарам своего деда А. Н. Крылова: «Алексей Николаевич Крылов жил всегда в Ленинграде, наша семья — в Москве, а война свела нас в первые месяцы войны, в августе 1941 года, в Казани, куда была эвакуирована часть научных учреждений Академии наук СССР из Москвы и Ленинграда.
Хорошо помню, как в первые дни августа 1941 года вместе с сотрудниками Института физических проблем, директором которого был тогда мой отец Петр Леонидович Капица, я приехал в Казань. Отец с матерью и старшим братом еще оставались в Москве.
Город поразил меня своей тишиной и какой-то мирностью. Конечно, и здесь ощущалась война, но не было ежедневных воздушных тревог, грохота зениток, заклеенных крест-накрест бумажными полосками окон, неизменных противогазов на боку, ночных дежурных на крыше. Вскоре после моего приезда было введено затемнение»[118].
Из воспоминаний В. В. Кованова, врача казанского военного госпиталя № 3647:
«Над нашим госпиталем шефствовала Академия наук СССР и помогала во многих делах.
Младшего персонала в госпитале не хватало: большинство молодых женщин и девушек работали на военных заводах, а к нам направляли пожилых людей, физические возможности которых были ограниченны.
Чтобы помочь нам, жены научных сотрудников академических институтов, находившихся в эвакуации в Казани, взяли на себя заботы о тяжелораненых. Вместе со своими детьми они дни и ночи дежурили в палатах. На дежурства приходили как на работу — по графику. Анна Алексеевна Капица брала с собой своих ребят-подростков. Они помогали катать бинты, заготовлять материал для операционной и перевязочной, подавали тяжелораненым воду, чай, кормили обедом. Нашим добровольным помощникам приходилось нелегко. Они недосыпали, недоедали, многое из того, что приходилось делать, было им совершенно незнакомо, и нужно было учиться „на ходу“»[119].
Андрей Петрович Капица в своем предисловии продолжает: «Немного позже в Казань из Ленинграда приехал Алексей Николаевич, и тогда я переехал из общежития института, где жил со всеми сотрудниками института, к нему в маленький домик на улице Волкова, на окраине города, недалеко от озера Кабан. Мне было десять лет, поэтому я предпочитал носиться со своими сверстниками по городу, играть в войну или пробираться на железнодорожную станцию, чтобы посмотреть на боевую технику, груженную на платформы, на красноармейцев в теплушках, а не сидеть дома со старым дедом. Но к концу дня я неизбежно оказывался дома.
В большой комнате, где стоял обеденный стол, у керосиновой лампы с большим бумажным конусом абажура я устраивался читать какую-нибудь книгу о путешествиях. Напротив сидел дед и старательно писал что-то карандашом в большой общей тетради. Рядом за столом сидели: его последняя жена Надежда Константиновна Вовк-Россохо (которую все звали просто Вовочка) и ее близкая подруга Евгения Николаевна Моисеенко, обе читали.
Однажды вечером дед отложил карандаш и сказал:
— Вот послушайте, что я написал.
И он начал читать свои воспоминания. Надо сказать, что читал дед превосходно. Перед нами оживали страницы его детства, рассказы об отце, соседях… Мы молчали, будто завороженные, и не заметили, как пролетело два часа.
— Ну как, интересно? — спросил дед, закрыв тетрадь.
После этого Алексей Николаевич по вечерам читал нам написанное за день… Я хорошо помню, как спешил из школы (она размещалась около казанского Кремля) домой, чтобы поспеть к вечернему чтению о событиях, как мне тогда казалось, очень древних времен… особенно меня огорчало, что дед, хотя и был генералом, никогда не участвовал в сражениях, не командовал боевыми кораблями. Помню, я задал однажды вопрос деду:
— Почему тебя как генерала в революцию не расстреляли?
И его ответ:
— Генерал генералу — рознь.
…Сейчас, когда я пишу эти строки, предо мной лежат пять общих тетрадей в серых бумажных переплетах с надписью „А. Н. Крылов. Памятка моей жизни“. В них 551 страница, исписанная убористым, почти каллиграфическим почерком. Написаны они были за 27 дней — с 20 августа по 15 сентября 1941 года. Причем все цифры, даты, фамилии дед, которому было тогда 78 лет, записал по памяти — дневников он не вел.
Закончив работу, Алексей Николаевич в течение нескольких дней перечитывал ее и вносил чернилами исправления (такой правки в тетрадях немного), потом он взял большой толстый переплетенный в коленкор ежедневник и вставочкой с пером „рондо“ переписал свои воспоминания набело. На полях стоят даты начала и конца переписывания: 23 сентября — 10 октября 1941 года.
Во
