Судьба протягивает руку - Владимир Валентинович Меньшов
Есть очень хорошая книжка Инны Соловьёвой о Немировиче-Данченко, в ней она делит биографию Владимира Ивановича на шесть разных жизней. В моём случае тоже правильнее говорить, что с поступлением в Школу-студию МХАТ у меня начался не новый этап жизни, а именно новая жизнь. Хотя бы потому, что я решительно не понимаю того, прежнего человека из прошлой жизни под моей фамилией. Наверное, это звучит кокетливо и с некоторым преувеличением, но множество его поступков, мотивов поведения я теперешний действительно осмыслить не могу.
Свою жизнь до поступления в Школу-студию МХАТ я вспоминаю как черновик, в котором, впрочем, были и намётки будущего. С раннего детства я ощущал себя белой вороной – среди друзей, среди родственников: отца, мамы, сестры. Когда неясное поначалу ощущение сформировалось в осознанное желание из этой среды вырваться, мне стало гораздо легче, я смог хотя бы обозначить себе цель. Но долгое время меня изнутри что-то мучило, не давало покоя. Что это было? Сейчас бы я назвал своё тогдашнее состояние маета таланта, который уже вызревает, но ещё в полной мере не осознан и не имеет применения. К сожалению, не было никого рядом, кто помог бы мне с этой маетой справиться или хотя бы осознать её.
Мечтания занимали в моей жизни не просто значительное, а едва ли не главное место. По дороге из школы я старался выбрать безлюдные улицы, пустынные закоулки, где мне было бы сподручнее фантазировать и оживлять мечты. Мечтания были наполнены образами из фильмов, отрывками из книг. Яркие сцены, эффектные эпизоды, волнующие фрагменты причудливо цеплялись в моей голове один за другим, связывались воедино, переплетались и начинали жить новой жизнью. Я присваивал себе прочитанное и увиденное, погружал себя в обстоятельства литературных произведений и кинофильмов. Волнующие фантазии были столь зримыми и осязаемыми, я так глубоко погружался в грёзы, что эмоции вырывались наружу, и я начинал играть, жестикулировать, что-то даже произносил вслух, а когда попадался на глаза каким-то случайным людям, появившимся неожиданно из-за угла на безлюдной улице, то наверняка производил впечатление сумасшедшего. Я приходил из школы домой, оказывался с собой один на один (сестра училась в другую смену, мама часто уходила по хозяйственным делам) и мог часами крутиться у зеркала, продолжая фантазировать и невесть что из себя представлять. Может быть, именно в эти минуты потаённых детских забав, скрытых от окружающих игр и складывалось моё будущее увлечение актёрством.
Мои детские мечты никак не были связаны с жизнью, но, когда я уже работал на заводе и мне разрешалось курить, я уходил на кухню, сидел там до утра, записывая в дневник представления о своём будущем – мечты облекались в конкретные планы. Удивительно, но многие из них сбылись. У Александра Блока есть верная мысль, что нужно не бояться мечтать и мечты обязательно сбудутся, а если что-то не сбылось, значит, плохо мечталось.
Новая жизнь в Школе-студии начиналась с восторженного чувства достижения цели, волнующего осознания, что ты становишься частичкой великой истории, пусть и не столь древней.
Школу-студию МХАТ основали в 1943 году, первый выпуск состоялся в 1947-м, а значит от тех выпускников нас отделяло всего-то четырнадцать лет. Правда, в 1961-м они казались нам стариками, хотя большинству и сорока ещё не исполнилось. Среди первых выпускников были Владлен Семёнович Давыдов, позже сыгравший у меня в «Зависти богов» отца главной героини; замечательная Евгения Никандровна Ханаева, с которой мне довелось поработать на фильмах «Розыгрыш» и «Москва слезам не верит».
В 1949-м окончил студию Олег Ефремов, в 1956-м – Евгений Евстигнеев, в 1957-м – Олег Табаков, то есть многие из тех, кто составил славу «Современника» (самого авторитетного театра во времена нашего студенчества), были с нами совсем рядом во времени. И, конечно, я не мог не ощущать этой исторической близости и даже в каком-то смысле творческой сопричастности.
«Современник» гремел, туда всякий из нас мечтал попасть на спектакль и, разумеется, был бы счастлив оказаться в труппе. А вот на МХАТ мы не особо обращали внимание, как, впрочем, и на Вахтанговский или Малый. Среди культовых, как сейчас бы выразились, оказался ленинградский БДТ. Когда мы были на втором курсе, театр Товстоногова приехал в Москву с гастролями, и мы увидели легендарных «Варваров», где кроме прочих играла Татьяна Доронина, выпускница нашей студии 1956 года. И это ощущение почти родственной связи со знаменитыми артистами удивляло и вдохновляло.
Со студентами прошлых лет у нас были общие мастера и педагоги, мы воспитывались в одной традиции. Знаменитому Василию Осиповичу Топоркову, ученику Станиславского, было семьдесят два, и он на нашем курсе был кем-то вроде художественного руководителя. Не могу назвать его хорошим педагогом, объяснять у него не очень выходило, но зато он здорово показывал. А мастером на курсе был Василий Петрович Марков, о котором с неизменным уважением отзывались наши выдающиеся выпускники, в том числе и Олег Ефремов, вообще-то скупой на похвалы и не особенно склонный к почитанию авторитетов. Хотя Олег Николаевич застал ещё старый МХАТ, боготворил этот театр, а ориентиром для него был актёр Борис Добронравов, которому, мне кажется, Ефремов в определённой степени подражал. А уже Олегу Николаевичу подражали и все его последователи в «Современнике».
Успешной театральную карьеру нашего мастера, Василия Маркова, назвать нельзя. В некоторых спектаклях он выходил в ролях слуги или камердинера, однако была у него и крупная удача – Феликс Дзержинский, которого Марков сыграл и в спектакле МХАТа «Кремлёвские куранты», и в нескольких кинофильмах, и, самое главное, в знаменитой картине Михаила Ромма «Ленин в 1918 году».
Василий Петрович по-настоящему прославился этой ролью. Рассказывали, что как-то на «Мосфильме» Марков в гриме Феликса Эдмундовича попался на глаза человеку, который был с Дзержинским лично знаком, что вызвало у человека чуть ли не приступ временного помешательства с симптомами раздвоения личности. Но дело, конечно, не только в уникальном портретном сходстве – Марков просто лучше всех и точнее всех в нашем кино сыграл Дзержинского. Особенно запоминающийся эпизод фильма «Ленин в 1918 году» – разоблачение заговорщика, предателя в рядах чекистов, который выхватывает револьвер, направляет оружие на Феликса Эдмундовича, а тот с холодной гипнотической требовательностью говорит: «Оружие на стол», и враг подчиняется.
Педагогом Василий Петрович был великолепным: прекрасно понимал Систему, умел убедительно рассказать и здорово показать. Некоторым нашим студентам, например Андрею Мягкову, которому он симпатизировал и уделял много внимания, Марков дал очень много. Со мной он почти не работал, поэтому я в своих оценках исхожу в большей степени из рассказанного о нём Олегом Табаковым и Олегом Ефремовым.
Ещё одним педагогом на нашем курсе был Владимир Богомолов. Это актёр и режиссёр, которого обожает Вера, она у него очень многому научилась. Широкой публике Владимир Николаевич известен как постановщик спектакля (в том числе и телевизионной версии) «Село Степанчиково и его обитатели» с Грибовым в главной роли. Студентов он учил, что называется, на практике, в процессе постановки пьесы, решая конкретные режиссёрские задачи. Мне кажется, это и есть самый оптимальный способ обучения – объяснять, занимаясь делом.
А что касается Системы, то, прямо скажем, мало кто ею владеет и по-настоящему понимает. Да и есть ли, что понимать? Я вообще-то скептик в отношении каких-либо методов упорядочивания творческого процесса. С недоверием отношусь даже к учению Константина Сергеевича, во всяком случае, у меня не сложилось к Системе какого-то особого пиетета, хотя я знаю людей, которые убедительно объясняют её значение и могут указать на различия школы Станиславского и, скажем, Вахтангова.
Мне кажутся эти поиски различий, попытки канонизации принципов если не чем-то фальшивым, то по крайней мере не взаправдашним. Конечно, Станиславский являлся огромной личностью, но, если бы рядом не было Владимира Ивановича Немировича-Данченко, не случилось бы и МХАТа. Громадное счастье для нашего театра, что они нашли друг друга. Это были люди, во-первых, высочайшей культуры и, во-вторых, художники недюжинного таланта, которые понимали свою ответственность перед русским
