Кэролли Эриксон - Екатерина Великая
Ну а императрице, которая постоянно твердила Екатерине о том, как она ею довольна и как она ее любит, «чуть ли не больше, чем Петра», не было никакого дела до того, что происходило в покоях великой княгини. Иоганна, несколько месяцев назад вмешавшаяся, чтобы прервать крепнущую дружбу между ее дочерью и молодой горничной, на этот раз осталась в стороне. Ее куда больше волновала любовная интрижка с графом Бецким, которая поднималась к своему зениту. К тому же ее комнаты в Зимнем дворце были расположены далеко от покоев Екатерины.
Каждый вечер, когда балы и прочие увеселения заканчивались, Екатерина возвращалась к себе и звала Прасковью спать вместе с ней в одной спальне, и «тогда вся ночь проходила в играх, танцах и дурачествах, — писала она в своих мемуарах, — иногда мы ложились спать лишь под утро. Нашему озорству не было конца».
Прошло несколько недель, и оказалось, что Петр болен ветрянкой. По двору поползла тревога: стали опасаться за его здоровье. Одновременно распространились слухи о скандале. Начали поговаривать о том, что интимная связь Иоганны с графом Бецким привела к осложнениям, то есть она забеременела. Над Екатериной и Иоганной повисло облачко беды. Если Иоганна опозорила семью, или если умрет Петр, Екатерину отошлют в Ангальт-Цербст при первом же удобном случае.
Приближалась зима, пора развлечений и пышных празднеств для двора. Екатерина своей стройной, гибкой фигурой, гладкой, белоснежной кожей и изящной шеей приковывала к себе взоры блестящих кавалеров. Ее расходы на наряды и украшения далеко превысили те суммы, которые выделяла ей императрица на эти цели, а также на дорогие подарки для ее подруг. Она, подобно другим придворным, воспылала страстью к французскому стилю. Когда Петр наконец начал выздоравливать и смог принимать участие в вечерних развлечениях, Екатерина почувствовала огромное облегчение. В конце ноября они вдвоем появились на маскараде. Несмотря на болезненную бледность лица Петр выглядел уже сносно, а Екатерина излучала жизнерадостность и очарование. На ней было роскошное платье, и всем своим видом она выражала уверенность и счастье, чего не испытывала уже давно.
Но это счастливое время длилось недолго. Через несколько недель, когда двор на рождество переезжал в Петербург, Петр опять почувствовал недомогание. Отъехав от Москвы на двести пятьдесят миль, кортеж остановился, чтобы больной мог отдохнуть. Доктор Борхав не отходил от него ни на шаг. Жар у Петра усилился, он едва был в состоянии двигать руками и ногами, испытывая сильные боли в животе. На следующий день на коже появились нарывы — признаки оспы, которой так опасались. Борхав сразу же принял меры предосторожности, изолировав больного. Доступ в комнату, где находился Петр, был открыт лишь для самого Борхава и нескольких слуг, без которых нельзя было обойтись. Екатерину и Иоганну усадили в сани, которые помчались в Петербург, где Екатерину будут держать как затворницу, ничего ей не говоря о здоровье Петра. Был тотчас же отряжен курьер к императрице, которая уже была в столице, с сообщением о том, что болезнь престолонаследника приняла чрезвычайно опасный характер. Елизавета не замедлила явиться к постели Петра и заявила, что сама выходит его.
Зимние рождественские праздники были омрачены болезнью Петра. Екатерина, вынужденная отбывать шестинедельный карантин, направила свой гибкий ум на изучение русского языка и с помощью наставника сочинила несколько писем. Получив их, государыня обрадовалась. Екатерина давно начала понимать и говорить по-русски, теперь она научилась — правда, еще далеко не в совершенстве — писать на нем. В январе она почти не виделась ни с кем кроме прислуги. Иоганне не разрешали встречаться с дочерью даже за обеденным столом. Императрица приказала обращаться с ней с холодным безразличием. Возможно, она надеялась, что та быстрее уедет в Ангальт-Цербст. Но Иоганна, упрямая и злая, не хотела понимать намек. Она цеплялась за свои права, представляя их себе такими, какими хотела видеть, и решила оставаться в России, пока ее дочь не выйдет замуж, что должно было произойти через несколько месяцев. И бросая вызов суровым предостережениям Елизаветы, принцесса продолжала переписку с королем Фридрихом и затеяла безуспешные интриги совместно с дипломатами Пруссии и других стран.
Несмотря на хроническую болезнь, у Петра, как оказалось, был выносливый организм. Он оправился от оспы и к концу января 1745 года вернулся ко двору. Правда, его трудно было узнать: лицо так распухло, что знакомые всем черты исказились. Болезнь оставила безобразные следы, и огромный парик, который он теперь носил — его собственные волосы были сбриты, — сделал его внешность еще более уродливой. «Он стал безобразным, — отмечала Екатерина в своих мемуарах. — При виде его у меня холодела кровь».
И этому отвратительному созданию, лицо которого, когда-то не лишенное приятности, превратилось в нечто неузнаваемое, суждено было стать ее мужем. Он каждый вечер ужинал с ней, и она старалась угодить ему, проглатывая свое отвращение, и терпела его общество, хотя втайне ей неудержимо хотелось бежать отсюда, назад в родную Германию, туда, где ей не придется со страхом ожидать того дня, когда она станет его женой.
В марте Елизавета объявила, что свадьба состоится в первой половине июля. Услышав это, Екатерина содрогнулась.
«Когда назвали тот день, меня охватило огромнейшее отвращение, — говорится в ее воспоминаниях, — и каждый раз, когда об этом упоминали, мне делалось неприятно». У нее возникло предчувствие грядущей беды. Крепла уверенность в том, что ее брак окажется несчастливым. И все же она была слишком гордой, чтобы доставить кому-то радость при виде ее страха. Она думала о себе как о героине, попавшей в очень трудное положение, и собирала в кулак всю свою волю, чтобы вынести испытания, которые готовила ей судьба. Она знала, что Петр не любит ее и что в лучшем случае он способен на братскую привязанность или дружбу, которая зависела целиком от его капризного настроения. Его амурные шалости с фрейлинами огорчали Екатерину, заставляя ее чувствовать себя неловко в обществе. Она отдавала себе отчет в том, что жаловаться на его поведение было бы верхом безумия. Это не принесло бы ей ничего хорошего.
На публике ей удавалось успешно маскировать свои чувства, но оставаясь в тесном кругу фрейлин и горничных, она сдерживалась с трудом. Екатерина пыталась рассеять свои страхи играми и забавами, а также долгими утомительными прогулками по садам Петергофа. Но мрачное настроение оставляло ее лишь ненадолго. «По мере приближения дня свадьбы, — писала она, вспоминая о тех событиях много лет спустя, — я все больше ощущала упадок духа и часто разражалась беспричинным плачем». Ее женщины знали о хандре, которая одолела великую княгиню, и старались приободрить ее, но их усилия приводили к прямо противоположному. Она считала, что выплакаться — значит проявить слабость и вызвать к себе презрение.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});