Среди грабителей и убийц. Воспоминания начальника сыскной полиции - Иван Дмитриевич Путилин

Один из них нес узел, а другой ему говорит:

– Наши уже бурили ей. Баба покладистая…

Словно что толкнуло меня. Я дал им пройти и тотчас пошел за ними следом. Они шли быстро, видимо избегая людей, а для меня, с моей опытностью, было ясно, что они несут продавать краденое. Недолго думая я нащупал в кармане свой перстень с сердоликом и решил проследить этих людей до конца.

Они миновали Сенную площадь и вошли в темные ворота огромного дома Дероберти. Из-под ворот они вышли на двор и пошли в его конец, а я вернулся на улицу и стал ожидать их возвращения. Идти за ними было ненужным риском. Место, куда они направились, я уже знал. Там, в подвале, сдавая углы, жила солдатская вдова Никитина, известная мне скупщица краденого. Знала она и меня не по одному делу, и я даже пользовался у нее расположением, потому что всегда старался не вводить ее в убытки, отбирая краденое, а устраивал так, что пострадавшие лица выкупали у нее вещи за малую цену.

Ждать мне пришлось недолго. Минут через 15–20 вышли мои приятели, но уже без узла. Я пошел им навстречу и у самого фонаря нарочно столкнулся с одним из них, чтобы лучше разглядеть его лицо. Он выругался и отпихнул меня, но мне этого было уже достаточно для того, чтобы я узнал его в тысячной толпе. Я перешел на другую сторону улицы и стал следить за ними. Они зашли в кабак, наскоро выпили по стакану и вышли, закусывая на ходу печенкой.

Один спросил:

– Ночевать где будешь?

– В Вяземке, – ответил другой.

– На канаву не пойдешь?

– Нет. Там Мишка! Ну его! А ты?

– Я тут… с Лукерьей!

Они остановились у дома Вяземского, этой страшной в то время трущобы, и распрощались.

Я тотчас вернулся в дом Дероберти и вошел прямо в квартиру Никитиной. За некрашеным столом она пила чай, со свистом втягивая его с блюдца. Взглянув на меня, она безучастно спросила:

– Что, милый человек, надо?

Я невольно засмеялся:

– Не узнала?

Она оставила блюдце и всплеснула руками.

– А вот те Христос, не признала, ваше благородие! Вот обрядились-то. Диво! Ей-богу, диво!

– За делом к тебе, – сказал я.

Она тотчас приняла степенный вид и, выглянув в сени, старательно закрыла дверь.

– Что прикажете, ваше благородие?

– У тебя сейчас двое были, вещи продали, – сказал я. – Покажи их!

Она кивнула головой, беспрекословно подошла к сундуку и раскрыла его. Я задрожал от радостного чувства, когда она вытащила и показала мне вещи. Это были довольно старый полушубок и извозчичий кафтан с жестяной бляхой! Чего лучше? Предчувствие меня не обмануло: я напал на след! Но затем наступило разочарование.

– Пятерку дала, – пояснила мне равнодушно Никитина. – Али краденые?

– Другое-то разве несут к тебе? – спросил я. – Ну, вещи пока что пусть будут у тебя. Только не продавай их. А теперь скажи, кто тебе их принес?

Она подняла голову и спокойно ответила:

– А пес их знает. Один через другого, мало ли их идет. Я и не спрашиваю!

– Может, раньше что приносили?

– Нет! Эти в первый раз.

– А в лицо их запомнила?

Она отрицательно покачала головой:

– И в лицо не признаю. Один совсем прятался, в сенях стоял, а другой все рыло воротил. Только и видела, что рыжий. Да мне и в голову не приходило их разглядывать!

Я смущенно вздохнул:

– Ну, так пока что хоть вещи побереги!

И вот на это-то происшествие я и намекнул Келчевскому. Несомненно, я напал на след; я знал это, но вместе с тем у меня в руках еще не было никакого материала. Тем не менее я решился арестовать этих людей и стал их выслеживать.

В то время пока я выслеживал свою дичь, двое надзирателей Нарвской части арестовали двух человек по подозрению. Так, 4 января 1857 года вечером шли они по Обводному каналу и вдруг слышат, как двое мужчин, нанимая извозчика к Калинкину мосту, говорят ему:

– Только вези нас непременно через погорелые места!

Слова эти показались полицейским подозрительными, и они арестовали обоих мужчин. Прач возликовал. «Самих убийц за ворот ухватили!» – говорил он, пыхтя от волнения. Но мужчины оказались непричастными к преступлениям: один был сапожным подмастерьем, другой – сидельцем из лавки, и ехали они к знакомым женщинам.

Слова эти показались полицейским подозрительными, и они арестовали обоих мужчин.

– А наказывали мы ехать через погорелые места от храбрости. Сказывали, что там опасно, ну, а мы так ничего себе, слава богу… – объяснили они, показывая свои кулаки, и их отпустили.

Прач выругал надзирателей и надулся, а тут, словно ему в упрек, 7-го числа я арестовал своих молодцов, обвиняя их в продаже тулупа и армяка.

Келчевский взялся их допросить.

Один из них, рыжий здоровый парень с воровской наглой физиономией, назвался государственным крестьянином Московской губернии Александром Петровым, а другой – любимским мещанином Иваном Григорьевым. Они заявили, что ходят без дела, ищут места, а что до Никитиной, то такой не знают и никаких вещей ей продавать не носили. Уперлись на этом, и конец. Мы их посадили. Я занялся проверкой паспортов, но там все в порядке. Вызвали Никитину, та или из боязни, или вправду, только не признала ни того ни другого.

А между тем во мне уверенность, что это именно одни из «душителей», была так крепка, что это передалось и Келчевскому, и тот продолжал держать их в тюрьме.

Время шло. Я продолжал свои поиски, но безуспешно. Мои арестанты сидели, и Келчевский также безуспешно разговаривал с ними. Убийства с удушением продолжались. Я уже начал падать духом, как вдруг опять случай пришел мне на помощь.

Я уже выше упоминал про шайку грабителей, действовавшую в это же время в Петербурге. Она состояла всего из шести человек, и тому же Келчевскому было поручено производить по этому делу дознание. Я никогда не упускал случая присутствовать при его беседах с преступниками, если у меня выпадало свободное время. Он тоже, в свою очередь, никогда не отказывал мне в этом, и должен сказать, что если впоследствии, уже будучи начальником сыскной полиции, я умел добиваться признания там, где мои помощники совершенно терялись, то этим я целиком обязан Келчевскому. С десяти слов он умел поставить допрашиваемого в противоречие с самим собой, загонял его, совершенно сбитого с толку, в угол и добивался, наконец, правдивого рассказа.

Так и тут. Разоблачение шайки происходило быстро: