Автобиографические записки.Том 3 - Анна Петровна Остроумова-Лебедева
С этого дня началась героическая борьба врачей за жизнь Сергея Васильевича. Рафаил Рафаилович Сыромятников с другими врачами больницы, которых он просил вернуться из летних отпусков, прилагали величайшие усилия, чтобы спасти Сергея Васильевича. В продолжение восьми дней почти не было надежды на счастливый исход, так он был слаб, такие непредвиденные осложнения появились у него.
Только 22 июня, на восьмой день после операции, врачи рискнули дать чайную ложку стерляжьей ухи, которую я влила ему в рот. Много раз после этого неслышно открывалась к нам дверь и тихим шепотом кто-нибудь из врачей спрашивал: «Усвоил?» — «Да, да, усвоил», — подходя к двери, шептала я. «Еще дайте ложку».
С этого момента появилась надежда на жизнь Сергея Васильевича, отвоеванную с таким трудом, которая с каждым днем крепла и превращалась в уверенность. Росла и радость кругом. С первых до последних дней мы встречали в больнице исключительное внимание и горячую заботу.
А о героической борьбе и неустанном напряжении спасти жизнь Сергея Васильевича всего коллектива врачей, во главе с Сыромятниковым и старшим врачом Бронниковым, я не могу вспоминать без сердечного волнения и глубокой благодарности. Особенно доктор Сыромятников показал поистине неистощимую энергию и заботу.
Живя довольно далеко от больницы, он часто ночью, беспокоясь о больном, входил вдруг в палату посмотреть, все ли благополучно с Сергеем Васильевичем, который очень медленно, почти незаметно, но определенно стал поправляться.
Возвращаясь с Менделеевского съезда, зашли в больницу навестить больного химики-профессора Залькинд, Бызов, Тидеман и Гребенщиков[95]. Но Сыромятников их не пустил к больному. Он никого к нему не пускал.
26 июня я решилась первый раз оставить мужа на попечение медсестры и вышла погулять. От всего пережитого, и пережитого мною, надо признаться, мужественно и сдержанно, я пришла в очень плохое состояние. Появилась сердечная слабость, глубокое нервное расстройство и сильный отек ног. Перемогалась, как могла.
Врачи разрешили мне понемногу читать мужу вслух. Все, что могла найти в Рыбинске о Заполярье и о полетах к Северному полюсу, чем интересовался тогда Сергей Васильевич, я достала. Самому ему читать не позволяли.
11 июля мы уехали из Рыбинска. Приехав в Ленинград, я занялась хлопотами об устройстве Сергея Васильевича в санаторий. Несмотря на мою убедительную просьбу к начальнику академии не разлучать с мужем и устроить в тот же санаторий, моя просьба почему-то не была уважена, и, приехав в Кисловодск, я осталась внезапно одна перед дверью, которая закрылась за моим еще очень слабым мужем. С трудом нашла комнату, но, к сожалению, далеко от санатория.
Разлученная с мужем, я немедленно стала испытывать ужасную душевную тоску и нестерпимую тревогу — все ли с ним благополучно?
Когда просыпалась утром, моя первая мысль была: «Что с Сергеем Васильевичем? Не случилось ли чего?» И я тотчас же плелась к нему. Санаторий находился на высокой горе, куда подымалась бесконечная лестница, да, кроме того, надо было еще взбираться на третий этаж в самом санатории, где лежал Сергей Васильевич. Каждый раз приходила к нему измученная невыносимой болью в моих отекших ногах.
Придя к нему и видя мужа под хорошим присмотром врача и сестер, несколько успокоенная, я медленно тащилась домой. Но, вернувшись в свою комнату, через несколько минут, против всякого здравого смысла, снова испытывала нестерпимое волнение и беспокойство — что с ним? Это было сильнее меня. И я опять плелась к нему, физически невыносимо страдая.
Иногда в день ходила к нему три-четыре раза. Отеки в ногах не проходили, мое нервное состояние не улучшалось. И так проходили дни за днями. Я не спала. Ничего не могла делать, не могла работать. Наконец, пришла к заключению, что дальше так продолжаться не может и я могу окончательно потерять равновесие. Надо было что-то предпринимать. Никто мне помочь не мог. Обратилась к врачу за помощью. Осмотрев меня, он сказал: «Нервная система у вас в очень плохом состоянии. Никакое лекарство на вас сейчас не подействует. Надо сначала отдохнуть и поправиться».
Моя верная опора — Сергей Васильевич — лежал бессильный, апатичный, почти всегда в дремоте.
Думала — что делать? Долго думала, и пришла к заключению, что только сама я себе должна помочь. Трудная задача! Как бы самого себя вытащить за уши из пучины пережитых впечатлений. Решила отвлечь свое внимание, свои мысли и чувства от только что пережитого потрясения силою воли.
Заниматься живописью, делать этюды Кисловодска я не могла из-за отекших ног. Но я сознавала, что надо свои мысли и чувства направить на что-то радостное и светлое, пережитое мною. А что могло быть лучше и ближе, чем воспоминания о моем далеком детстве, таком счастливом, полном теплоты и света. И я заставила себя уйти мыслями и душой туда, в далекое пережитое прошлое.
«Сегодня начала писать свои воспоминания. Пишу первую главу: „Пожар и моя мама — героиня“». Такая запись в моем дневнике от 18 августа 1928 года. Так родились мои «Автобиографические записки».
Предпринятая мною мера против разгулявшихся нервов и сильной душевной депрессии спасла меня. Когда я напрасно беспокоилась о муже, бывало, вскакивала идти к нему, я тотчас заставляла себя взять перо, сесть за стол и писать. Благодаря тому что я стала больше сидеть дома, ноги мои понемногу начали приходить в порядок, отеки их постепенно уменьшились.
В начале сентября Сергей Васильевич настолько поправился, что мог покинуть санаторий и поселиться со мной в пансионе на Красной улице, где мы прожили весь сентябрь и начало октября.
Успокоенная восстановлением здоровья моего мужа, я почувствовала опять неудержимое желание работать. А что может быть лучше искусства, дающего художнику в процессе работы так много радости, тишины и удовлетворения!
Мы много ездили по окрестностям Кисловодска. Были на Медовом водопаде, где я сделала несколько этюдов. Любовались Замком коварства и любви. Эта скала, живописная и причудливая своими очертаниями и обрывистыми плоскостями, напоминала развалины какого-то средневекового замка.
У подножия мчится стремительный поток. Русло его загромождено камнями. Но это не останавливает бурливого, пенистого бега. Сделала акварель с этого дикого, но прекрасного уголка.
Ездила на Седло-гору, откуда видны Эльбрус и вся цепь Кавказских гор. Дивная картина! Ходили пешком к Лермонтовской скале, в Березовую балку. Я с увлечением работала[96].
Пережитые тяжелые впечатления померкли, отошли вдаль. Появилась радость жизни. Сергей Васильевич был сравнительно здоров, бодр и с удовольствием думал о своей будущей работе.
В пансионе, где мы жили, встречались интересные люди. Вспоминаю талантливого писателя Валентина Катаева и
