Валерий Поволяев - Царский угодник. Распутин

   — И всё-таки, ребята, я откажусь от ваших услуг, — сказал он охранникам.

   — Почему-с? — удивился старший, приподнялся на цыпочках, чтобы быть повыше. Распутин заметил это, усмехнулся, прикрыв рот рукой. — Всё уже оплачено! — сказал старший.

   — Да разве дело в оплате? — высоким резким голосом проговорил Распутин. — Совсем не в этом! Не могу я, чтобы меня охраняли! У меня уже есть охрана, да и народ от меня отрекнётся. Сейчас люди ходят ко мне открыто, а когда вы будете — как станут ходить? — Распутин покачал головой. — А? Ясное дело — будут бояться. Нет, спасибо вам, — Распутин поклонился охранникам. — А госпоже Лебедевой я сейчас позвоню. Прямо при вас!

Он набрал телефон Лебедевой и тихим, в себя, голосом — разговора охранники не слышали, хотя стояли рядом, — объяснил ей, что сюрпризец хоть и хорош, но не может он принять охрану. Минуты две Распутин втолковывал это Лебедевой, потом повесил трубку и сказал охранникам:

— Всё! Ступайте, ребята, по домам. А я, пожалуй, буду собираться. Давно у себя в Покровском не был.

Через полчаса Лапшинская привезла билеты — она купила четыре купе в вагоне второго класса.

Слукавил Распутин либо забыл — у себя на родине, в Покровском, он был не так давно — весной, когда пространство бывает сплошь залито светом, снег блестит так, что глаза краснеют даже у лошадей — у бедных одров текут слёзы и мутнеют зрачки, воздух пахнет мочёными яблоками, льдом и свежими муксунами — сладкой обской рыбой.

Утренний выпуск петербургских «Биржевых ведомостей» тогда сообщил: «27 марта в Тюмень прибыл Григорий Ефимович Распутин. Он снял обычный свой костюм и теперь в шубе на дорогом лисьем меху, в бобровой шапке производит впечатление франта. Тюмень ещё не признает в Распутине ни пророка, ни деятеля, поэтому его приезд не вызывает ни встреч, ни толков.

День 27 марта Распутин провёл у своего приятеля господина Стряпчих, ездил по магазинам, больше по гастрономическим. Не обошлось и без поклонниц... Затюменские обыватели могли в доме Стряпчих видеть его пьющим чай на диване между двух барынек, из которых одна — пышная брюнетка со жгучими глазами, а другая — более пожилая, но не утратившая ещё следов былой красоты.

Утром рано по холодку 28 марта Григорий Ефимович на своих лошадках поехал в село Покровское, где он проведёт Пасхальную неделю.

Не обошлось и без просителей и посылки Распутиным телеграмм на имя важных чиновников».

Тюмень Распутин любил больше, чем Тобольск, хотя губернское начальство обреталось в Тобольске. Тюмень была богаче, вольнее, шумнее, расхристаннее чопорного, застёгнутого на все пуговицы губернского Тобольска, и Распутин, если не было дел, в Тобольске не останавливался — душа не лежала, а вот в Тюмени мог жить сколько угодно.

Один из тюменских знакомых «старца» не расставался с запиской, которую хранил при себе, как самый дорогой документ, — записка была ему дороже паспортной книжки. Состояла она всего из двух слов «Выслушай ево» и подписи «Распутин». Знакомый широко пользовался запиской, и не было людей, которые бы отказали ему, — брал всё подряд: от икры и свежей пеляди до мануфактуры и леденцов-монпансье в огромных жестяных банках, устраивал знакомым продвижение по службе, а в соборе стоял в первом ряду вместе с предводителем тюменского дворянства и городским головой.

После мартовской Тюмени Распутин поехал в Крым — и снова газеты дали о нём репортажи, снова шустрые корреспонденты скакали по всей Ялте, будто блохи, стараясь не упустить «старца». Корреспондент «Ялтинского вестника», патриот своего города, особо отметил, что Распутин занимал просторный светлый номер с видом на море. В открытое окно залетал вкусный ветер с запахами недалёкого ресторана, жареной баранины и морской соли, были слышны крики чаек, очень похожие на детские, — весной чайки всегда кричат как обиженные дети.

Репортёр не стал ходить вокруг да около, а задал Распутину вопрос в лоб:

   — В петербургских газетах на днях были напечатаны заметки о том, что вы, Григорий Ефимович, намерены в скором времени выступить в печати с какими-то сенсационными заявлениями. Правда ли это?

«Старец» начал отнекиваться:

   — Нет, неправда. Я далёк от всяких выступлений. Да и на что мне это?

Видать, вопрос уязвил его, за живое задел. Распутин неожиданно сморщился, будто съел горькое дикое яблоко.

   — А теперь, молодой человек, покиньте мой номер!

На этом интервью закончилось.

Когда репортёр покидал номер Распутина, то услышал, что чайки начали кричать громче обычного, а одуряюще вкусный запах жареной баранины исчез.

Другой репортёр был более осторожен, он лишь спросил у Распутина, сколько времени тот пробудет в Ялте.

   — Через четыре дня уеду, — ответил Распутин.

Не знал, не видел Распутин, что буквально по следам его, иногда приближаясь на расстояние двух десятков метров, ходила женщина, одетая в чёрную длинную юбку и в тёмную вязаную кофту сажевого цвета, застёгнутую под самое горло, на голове у женщины был повязан тускловато-тёмный платок, надвинутый на самые глаза. Походка у неё была бесшумная и лёгкая, как у рыси.

Никто раньше в Ялте эту женщину не видел, она появилась здесь впервые.

   — В Тюмень сегодня же, курьерским поездом! Ах, какая благодать! — радовался Распутин и довольно потирал руки. Подгонял дочку: — Ты, Матрёш, суетись-ка, суетись! Попроворнее будь! Уже взрослая! Собери кой-чего в дорогу. Яиц испеки, на рынке купи индюка жареного, в ресторане на Мойке найди Яблокова, попроси у него севрюги свежего копчения, икры паюсной да языка, у Елисея купи баранок, три связки бубликов с маком, конфет и этих самых... — Распутин сложил два пальца продолговатым колечком, показал Матрёне.

   — Маслин? — догадалась та.

   — Во-во, два фунта, — кивнул отец, — крупные чтоб были, проверь, мелкие не бери. И ещё купи сушек. А вот эти мелкие должны быть — чем мельче, тем лучше! Поняла?

   — Не слишком ли много одного и того же, папаня: баранки, бублики, сушки? Может, взять чего-нибудь одного?

   — Делай, что тебе говорят! — Распутин повысил голос. — А чтоб тебя не обдурили, возьми с собой Ангелину!

   — Мотор взять можно, папаня?

   — Мотор мне нужен самому, — проговорил Распутин сердито.

Через двадцать минут на арендованном заранее моторе он уехал к госпоже Лебедевой — надо было нанести прощальный визит, поскольку предстояла разлука: в Покровском Распутин намеревался провести не менее полутора месяцев, Петербург давил на него, здесь много враждебных лиц, их стало ещё больше, надо было постоянно держать себя в собранном состоянии, а в Покровском он расслаблялся, он там был среди своих, там не надо было играть, там — никаких ролей. Покровское знало его с той поры, когда он ходил под стол пешком и макушкой ни за что не задевал — все перекладины были над ним. И с другой стороны, госпожа Лебедева получила телеграмму от мужа — светский советник прибывал в Санкт-Петербург через два дня.