Леонид Фиалковский - Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду
— Так что там у вас жарится?
— Смотри, ежели желаешь.
— Почему вы со мной разговариваете на «ты», когда я с вами на «вы»?
— Вы еще очень молоды, и я могу быть на «ты»…
— В армии положено обращаться на «вы». Итак, что там жарится?
— Картошка и мясо.
— Для кого это?
— Для командира, его зампотеха, политрука, особиста, старшины роты, я попробую, Шихалев, и ты можешь покушать.
— Предупреждаю еще раз — обращаться положено на «вы». Чего-то очень расхрабрились за эти дни, пока меня не было здесь.
У него появилась какая-то наглость в поведении, но об этом я ему не стал говорить.
— Открывайте крышки, покажите, что там.
Он снял проволочным крючком крышки.
— Откуда свежий картофель?
— Старшина привез и сказал: только для командира и его заместителей.
На другом противне жарилось нарезанное мелкими кусками мясо — сама мякоть.
— Мяса тут будет килограмма три, что же осталось для всех других?
— То, что осталось, в кашу положил.
— Прошу вас, товарищ Харитонов, мясо из противня выложить в котел с кашей, и пусть все кушают из общего котла. Сейчас же переложите мясо. Выполняйте! Что касается картошки, выясню, если она выдана для всех, то добавите жареную картошку в суп. Суп не испортится от жареной свежей картошки. Итак, выполняйте мое приказание.
— Вам попадет от командира. Ох, как попадет. Предупреждаю!
Мне отступать уже некуда. Тем более что стали собираться красноармейцы и прислушиваться к нашей перепалке. Я знал, что меня ожидают большие неприятности от командира. Он меня и так не жаловал, а сейчас приобрету врага в его лице. Но после всех событий, пережитых на разъезде, после того, как насмотрелся на страдания и муки воинов там, в пекле войны, и здесь, в Зетах, среди гражданского населения, для меня, видно, стало безразлично, как он отреагирует на мой поступок, и я уже не мог поступить иначе. Какой-то голос мне шептал: «Найди удобный повод уйти от кухни, пусть останется так, как есть, не нарывайся на конфликт». А другой заставлял держаться принятого решения.
— Еще раз прошу выполнить мое приказание: немедленно выложите все мясо из противня в котел, если хотите работать поваром.
— Еще посмотрим, кто останется работать, — сказал Харитонов и добавил: — Я пойду, доложу командиру.
— За питание личного состава отвечаю я. Последний раз приказываю!
Видно, в голосе на высоких нотах прозвучала решимость и настойчивость, от которых отступления уже не будет, и это до него дошло. Он посмотрел на меня, развел руками, стал осматриваться по сторонам, остановил взгляд на втором поваре, который стоял растерянный навытяжку с отвислой дрожащей челюстью и за все время не вымолвил ни одного слова, будто что-то застряло в горле.
— Мне что, я солдат, мне что. — Вытер сухие руки о фартук, приложил правую руку к уху и произнес: — Есть выполнять приказ!
Подхватил противень и все его содержимое опрокинул в котел, а противень швырнул на траву.
— Выполнил ваше приказание. Сейчас довольны? Радуйтесь, но и наплачетесь.
Взгляд его выражал злобу. Впервые видел его таким.
— Прекратить, товарищ Харитонов!
— Что же это будет, что будет, ай, что будет? — стал причитать Шихалев.
Вокруг уже стояло немало красноармейцев, командиров — пришли за обедом. Стояли молча. Я никого не видел, не смотрел никому в глаза, но чувствовал затылком, спиной одобрение. Хотел ли прославиться перед личным составом? После прибытия с разъезда на меня уже смотрели другими глазами. Смотрели как на своего, равного, который наравне с другими переносит все тяготы войны и делает свое, нужное для всех остальных дело. Впервые почувствовал уважительное ко мне отношение людей, почувствовал, что люди мне верят и надеются, что в нужную минуту я помогу, окажу необходимую помощь. И я не мог не оправдать их веру в меня. Поэтому, возможно, я так и поступил. И я был рад своему поступку, как ратному подвигу.
Обед готов, многие собрались вокруг кухни. Не слышно обычных реплик, галдежа. Никто не торопил выдавать обед. Стояли и ждали.
— Дайте попробовать приготовленную пищу, — обратился я к Харитонову. — Соли достаточно, крупа, сушеный картофель разварились. Жир и томат-пасту не положили. Добавьте заправку.
— Шихалев! Заправь суп, — крикнул Харитонов помощнику, а сам пошел к котлу с кашей.
Второе блюдо показалось мне очень вкусным. Этими несколькими ложками решил ограничить свой обед. Посмотрел за работой Шихалева. Он положил в кастрюлю томат-пасту, налил растительного масла, видно по норме, что получили для обеда, добавил туда немного жидкого супа из котла, размешал и все вылил опять в котел, где варился суп. Должен был все это прокипятить, но я за это в данный момент не сделал замечания.
— Разрешаю выдачу пищи, — официально сказал я и ушел в кошару автовзвода, где был мой медицинский уголок.
Вынес носилки из кошары, положил под кустарник и улегся. Мои мысли прервал голос красноармейца:
— Товарищ доктор, вас вызывает командир. Еле нашел вас.
— Где он?
— В своей машине.
— Сейчас иду.
Что меня ждет? Если начнет орать, то и я отвечу дерзостью, скажу все, что думаю о нем, скажу, что нечестно отрывать крохи от красноармейцев и командиров, что все живут одной жизнью, одинаково подвергаются опасности и узаконенные нормы питания должны быть одинаковы для всех. Возле кухни заканчивался обед, мыли котелки, расходились. Поднялся по лесенке, вошел в летучку командира и доложил, что прибыл по его вызову.
— Прошу, комиссар, тебя и Калмыкова, оставить нас.
Они вышли из машины. Командир долго смотрел на меня, затем спросил, как ни странно, очень спокойно:
— Знаешь ли ты свои обязанности, что ты, как фельдшер, по уставу должен делать?
— Что вы имеете конкретно в виду?
— Чем ты должен заниматься в роте?
— Перечислить пункты устава?
— Почему ты лезешь не в свое дело?
— Что было не моим делом?
И здесь его прорвало:
— Какое твое собачье дело, что готовят командиру кушать? Твое дело питание красноармейцев. Там и проявляй себя. Запрещаю впредь совать нос в ложку командира. Это неприлично и низко! Славу себе решил заработать, подрывая мой авторитет. Отправлю в один из наших батальонов. Там и завоевывай себе славу под пулями, а не на кухне.
— Я уже был там, как видите, вернулся. От пули и осколка и здесь никто не застрахован.
Потом я взорвался:
— Постыдный разговор затеяли, товарищ командир. Как можно в такое время делать такие вещи?!
— Учить меня вздумал, мальчишка? Молчать!
— Нет уж! Такое нельзя допускать, и я вмешался, вот. Что я не по уставу сделал?
