Давай переживем. Жизнь психолога-спасателя за красно-белой лентой - Артем Коваленко
Донецк. Мы подъезжаем к зданию местного МЧС и через КПП проезжаем во внутренний двор. Рядом стоит какое-то большое и мрачное здание, я спрашиваю про него у постового, и он отвечает мне:
– Это? А, это ж СБУ (служба безопасности Украины).
Доли секунд я не понимаю, что это здание бывшей СБУ, теперь, очевидно, переданное под какую-то структуру новой республики. Я когда-то читал в сводках, что в самом начале военного конфликта там был штаб ополчения.
Во внутренний двор залетает чья-то машина – это приехал министр местного МЧС. В руках у него АКСУ (автомат Калашникова складной укороченный), на поясе кобура с пистолетом. Он улыбается нам и, кивая на свой автомат, говорит, что это его указка.
Вся наша группировка – а это порядка пятнадцати человек – проходит в здание и спускается вниз, на цокольный этаж. Там большая столовая, где мы все садимся за столы – наверное, сейчас нас будут кормить. Но мое начальство почему-то отправляет меня обратно наверх, к нашему водителю, который остался в машине. Наверное, мне не положено сидеть с генералами за одним столом или выяснилось вдруг, что порций в столовой на одну меньше, чем количество посетителей, – не знаю, почему меня отправили, но уж точно исключительно из благих побуждений: может быть, меня ценят как сотрудника и боятся, что я могу отравиться в чужой столовой. На самом деле, если говорить серьезно, это свидетельствует об отношении. Не пьяные слова на корпоративах о том, что мы команда и делаем общее дело, что от нас зависит работа всего ведомства и так далее, а вот такие, казалось бы, обычные поступки и говорят о многом, если не обо всем.
Я поднимаюсь наверх, выхожу во двор, где стоят несколько местных сотрудников. Завожу разговор с местными коллегами. Оказывается, у них сегодня что-то вроде корпоратива, поэтому все достаточно разговорчивы. Когда узнают, что мы приехали из Ростова-на-Дону, то практически каждый начинает рассказывать что-то, что связывает его лично с этим городом.
Прихожу в машину к водителю Юлианычу. Из «тревожных» рюкзаков мы достаем еду, а Юлианыч тем временем протягивает мне чашку кофе из своего термоса, который он всегда возит с собой.
Мы сидим в машине, едим свои припасы и пьем горячий кофе. Из здания вдруг медленно, буквально по одному, выходят все наши. По внешнему виду, походке и выражению лиц они никак не похожи на сытых и довольных. Что-то пошло не так, и нашу группировку в столовой не покормили. Юлианыч наливает кофе и протягивает чашку первому подошедшему к нам, я отрезаю своим ножом хлеб и колбасу и тоже делюсь с коллегами.
Я начинаю думать о том, где и как найти связь, чтоб сообщить супруге стандартное и короткое «все хорошо».
Нас ведут в ситуационный зал, где, судя по всему, проходят большие совещания. Мы сидим за столами, вместе с нами – психологи местного ведомства.
Через десять минут приходит какой-то майор или подполковник – со своего места я вижу только большие звезды, их количество и расположение разобрать не могу. Майор-подполковник зачитывает список фамилий и государственные номера транспорта – кто с кем и на чем будет ехать.
Называет три фамилии, среди которых – мой начальник. Называет мою – и я поднимаю руку, потом называет третью – и наш напарник проделывает такое же незамысловатое действие.
Задача каждой группы – сопровождение траурных мероприятий, связанных с гибелью шахтеров на шахте. В каждой группе кто-то из психологов, чтобы была возможность при необходимости оказать экстренную психологическую помощь.
Мы едем втроем. Местный коллега за рулем. Я смотрю в окно по сторонам.
Меня удивляет здесь манера езды некоторых водителей – на большой скорости они мчатся с включенными аварийными сигналами на красный свет светофора. Мой удивленный взгляд вслед очередному лихачу замечает местный коллега и поясняет:
– Это ополченцы. Включенная «аварийка» для опознавания…
Приезжаем на место и паркуем машину возле большого холма, через дорогу от кладбища. Даже отсюда я вижу, что немало надгробий разрушено, причем многие из них совсем новые. Это говорит о том, что причина разрушений не время – ведь оно способно рано или поздно стереть и уничтожить что угодно, – а человеческий фактор.
Человек рождается, живет какое-то время, а затем умирает. Второй человек мастерит ему гроб, третий хоронит этого умершего, четвертый ставит надгробие из камня. А потом приходит пятый человек и уничтожает все в радиусе поражения – другого себе подобного человека и даже результат труда четвертого – каменное надгробие.
Мы ждем начала траурной процессии – их должно быть две: сначала одни похороны, затем вторые. Оба погибших – шахтеры. Где-то за большим холмом, возле которого мы стоим рядом с припаркованной машиной, сначала раздаются несколько выстрелов. Одиночные. Потом раздаются автоматные очереди. Интенсивные. Кажется, что если подняться на холм, то сразу за ним и идет боестолкновение.
Раздаются первые взрывы – что-то рвется с тяжелым неприятным скрежетом там же, за холмом. Меня беспокоит одна-единственная мысль о том, что я не хочу оставлять свою супругу вдовой. Я совершенно не думаю о себе, я сейчас думаю только о своей супруге. Если меня сейчас заденет или накроет здесь, то мне будет ее очень жалко – пострадаю не я, а она. Эти мысли и ощущения запомнились мне. Прошло уже более пяти лет, а я до сих пор отчетливо помню, как начались первые одиночные выстрелы, которые стремительно перерастали в какой-то хаос, симфонию войны, где каждый инструмент – ствол того или иного оружия – претендовал на свою первую кровавую партию.
Мы переходим через дорогу и спускаемся к кладбищу.
Похороны. Они проходят под звуки взрывов и несмолкаемые выстрелы. Собравшихся людей много – все пришли попрощаться с покойником. Кто-то из женщин с черным платком на голове сквозь скорбь и плач не выдерживает и кричит:
– Сколько можно стрелять по нам?
Она кричит в никуда. Выстрелы не смолкают – женщину снова никто не услышал.
В основном нам приходится работать с истероидными реакциями, но их не так много. Если похоронная процессия идет относительно спокойно, без острых реакций, то мы просто стоим в стороне. Если начинается истерика – сразу отводим человека в сторону. Если кто-то плачет и не может успокоиться и остановиться – мы даем ему питье, начинаем с ним говорить. Важен тактильный контакт – достаточно слегка положить руку на плечо, чтоб человек на уровне ощущений понял, что он не один в эту минуту.
Хоронят второго погибшего. Он лежит в открытом гробу, и я вижу, как сильно обгорел человек – его лицо и руки красного, неестественного цвета. Одна из пожилых женщин начинает терять сознание, ее подхватывают под руку,
