Николай Исаенко - Вижу противника !
- Чому Черчилль и Рузвельт другый фронт нэ открывають, товарышу майор? Давно б вийну закинчылы. Впрочем, теперь об открытии второго фронта наши летчики говорили реже, без прежней иронии или досады: чувствовалось, что хребет фашистскому зверю сломали, добьем его без чужой помощи.
В условиях стремительно развивающегося наступления важное значение приобретали поиск новых площадок для перебазирования авиационных частей и сама организация их перебазирования.
Еще 1 сентября мы со Щировым простились с хозяйкой нашей хаты в Родионово-Несветайской. Прощание было грустным. И мы привыкли к этой по-матерински заботливой женщине, и она, видимо, привыкла к нам. Хата ее находилась недалеко от аэродрома, поэтому, бывало, окучивая картошку, нет-нет да и разгибала наша хозяйка спину, чтобы взглянуть из-под руки, не летят ли "комары", как она со старческим упорством именовала на свой лад "кобры". Утирая глаза фартуком, старая женщина благословила нас на бой, пожелала победы и возвращения к родителям.
К середине сентября линия фронта проходила уже через Лозовую, Чаплино, Гуляйполе и Урзуф, а это значило, что хутор Вольный, где оставались в оккупации мои родители, будет освобожден не сегодня-завтра, Думая об этом, я испытывал и радость, и страх. Неужели вот-вот увижу мать и отца? А если не увижу? Если их постигла участь миллионов других советских людей, очутившихся в оккупации? Могли ведь найтись подлецы, донести гитлеровцам, что я командир Советской Армии, коммунист!
Мысль о судьбе родителей не давала покоя... С утра 14 сентября мы со Щировым на самолете По-2 искали площадки для очередного перебазирования полков на запад. С борта самолета пригодными для устройства аэродромов выглядели многие поля, но стоило сесть и внимательно осмотреть приглянувшуюся площадку, как выяснялось, что грунт рыхлый, пыльный.
Едва По-2 касался колесами земли и, подпрыгивая, начинал пробег, к нему устремлялись люди: босоногие, в лохмотьях - мальчишки, плачущие, машущие белыми платками женщины, покачивающиеся на слабых ногах деды. Мальчишки с восторженными криками облепляли машину, женщины кидались нам на шею, старики кланялись, крестили нас коричневыми, дрожащими руками.
Я слышал "ридну мову", нас угощали арбузами, групп ми, сливами...
- А что, родные, не вернется германец? - улыбаясь сквозь слезы, тревожно спрашивали люди, - Назовсим його прогналы чи нэ назовсим?
Такие вопросы, как нож в сердце!
С воздуха мы видели: богатые колхозные села превращены в пепелища, нигде не пасутся стада... Уму непостижимо было, сколько понадобится времени и средств, чтобы снова встали вдоль шляхов красивые белые хаты и высокие школы, добротные коровники и свинофермы, чтобы забелели птицей пруды и выгоны, чтобы пошли по колхозным просторам тракторы и комбайны! А кто мог вернуть погибших? Кто мог уменьшить боль живых?
Во второй половине дня я обратился к полковнику Кудряшову с просьбой разрешить вылет на "охоту" в район Гуляйполе - Пологи. Командир дивизии знал, откуда я родом, к тому же Щиров, наверняка, рассказывал Кудряшову об увиденном нами, и комдив не только уступил просьбе, но даже предложил взять его "кобру". (На моей инженер дивизии усиливал хвостовое оперение).
Со Щировым договорились, что ведущим полечу я.
- Ты только не забудь, где находишься,- шутливо предупредил Щиров.
- Постараюсь. А ты учти мои слабые нервы и повнимательней следи за воздухом! - ответил я в тон товарищу.
На высоте 4000 метров вышли мы к селу Успеновка и, снизившись до 2000 метров, помчались к Гуляйполю.. Вдоль правого борта "кобр" тянулась профилированная грунтовая дорога. В 1929 году мы, комсомольцы Гуляйполыцины, сопровождали ползущий по ней обоз раскулаченных успеновских и темировских богатеев.
Сверкнула пересекающая дорогу речка Гайчур. Ну, вот и он, мой родной край! И насколько хватает глаз - дымится, вспухает черными столбами взрывов: вдоль линии фронта идет бой. На окраине Гуляйполя, там, где было некогда Еврейское колонизационное общество, бушуют пожары. Сейчас должны показаться кирпичный завод и двухэтажный каменный дом, принадлежавший сельхозкоммуне, где я работал сначала конюхом, потом трактористом, где избирался секретарем комсомольской организации...
Вместо двухэтажного каменного дома - груда кирпича, заводская труба торчит, но склады сожжены. Конечно, напрасно надеялся, что здесь что-то уцелеет: варвары приходили!
Шоссе Камышеваха - Запорожье выглядит по-прежнему, только движутся по нему не обозы с зерном, а фашистские танки, бронетранспортеры и грузовики.
Из лесопосадок около шоссе потянулись ввысь оранжевые трассы "эрликонов". Я развернулся на восток, трассы остались позади, опали.
- Ноль-три! Что ищешь? - спросил Щиров.
- Молодость свою! Прикрывай! Впереди появилась огромная, пустая внутри, коробка из красного кирпича. Кварталом дальше - обгоревшая кирпичная стена. Кирпичная коробка была мукомольным заводом, а обгоревшая стена - руины клуба, построенного комсомольцами Гуляйполя с согласия прихожан из кирпича двух разобранных церквей.
Напрасно я пошутил в разговоре со Щировым насчет слабых нервов! Ведь здесь я родился, здесь мой отец гнул спину в экономии немца Шридта, моя мать ходила на поденщину к торговцу Самуилу Пирятенскому, здесь меня, семилетнего мальчонку, чудом не зацепило осколком первого снаряда, выпущенного кайзеровскими артиллеристами по Гуляйполю и разорвавшегося над хатой моего дяди Трофима Кондратьевича Исаенко, кстати сказать, одного из первых членов ВУЦИКа и председателей Гуляйпольского райсовета. Здесь я два года ходил в школу, чернилами из красной свеклы учился писать между строк тетрадей, исписанных прежними учениками. Здесь голодал и болел тифом, как почти все гуляйпольцы...
Показалось село Дорожное. В двух километрах восточнее виднелся хутор Вольный, где наша семья жила с 1925 года, где я впервые увидел настоящего комсомольца - нашего соседа Павла. Павловича Бодню, где вместе с Павлом работал на первом в своей жизни субботнике - ремонтировал мост, где отомстил кулаку Григорию Заблодскому за издевательства над батраком Филиппом Еланским, загнав бричку со спящим Заблодским в хуторский пруд. Товарищи сурово отчитывали меня за эти выходки, учили, как нужно по-настоящему бороться с мироедами. Здесь я сам стал комсомольцем, селькором и дважды чуть не погиб вместе с товарищами по комсомольской организации от рук кулака Заблодского, бывшего царского урядника Тимченко, махновца Ивана Куща и замороченных ими, подпоенных кулаками других хуторян, вроде нашего соседа Петра Зуйко...
Что с хутором? Цела ли наша хата? Живы ли мои?
В воздухе никого, кроме нас со Щировым, не было. Я снизился, сделав над хутором нисходящую спираль, увидел родную хату, родной садочек, родной огород. Целы!
На высоте 200-300 метров я закладывал один левый вираж за другим, проносился над родным домом, чтобы лучше разглядеть, чтобы дать о себе знать. Щиров, оставаясь на высоте около 1000 метров, прикрывал меня.
Дверь хаты отворилась, на порог вышел отец. Запрокинув голову, вглядывался из-под руки в самолет. Окликнуть бы, сказать, что жив-здоров! С надеждой подумалось: если жив отец, то и мама жива! Ведь мужчин гитлеровцы убивают раньше женщин...
Из лесопосадочной полосы, находящейся в километре восточнее хутора, вздыбилась трасса "эрликона". Немецкие зенитчики стреляли по Щирову, меня они против солнца видели плохо. Выведя "кобру" из виража, я спикировал на зенитную точку фашистов, врубил в нее длинную очередь.
- Следуй за мной! - позвал я Щирова. Отвернули от Вольного, набрали высоту 3000 метров, прошли Федоровку и взяли курс на город Пологи. Пути на железнодорожном узле были забиты составами. Составов было свыше двадцати пассажирских, товарных, сформированных целиком из цистерн. Похоже, фашистам не хватило паровозов, чтобы растащить это скопище. Что ж! Тем хуже для них!
- Ноль-два, ноль-два! Атакуем цистерны и - домой! - сообщил я Щирову.
- Вас понял!
Пройдя километров пять на запад, чтобы оказаться во время атаки со стороны солнца, мы развернулись, приглушили моторы и бросили "кобры" в пике. Пикировали на станцию с интервалом в полкилометра. Взяв упреждение, я открыл огонь с дистанции примерно в 300 метров, поразил товарные вагоны, затем, продолжая пикировать, довернул трассы снарядов и пуль на цистерны. Одна вспыхнула. На высоте примерно пятидесяти метров я пронесся над железнодорожным мостом, снизился в овраг южнее Чапаевки, летел бреющим еще минут пять, чтобы не угодить под зенитки врага, и только тогда стал набирать высоту. Оглянулся. Щиров рядом.
Мы посадили самолеты, радуясь удачному полету, но едва поостыл азарт, в душу опять закралось беспокойство. Маму я все же не видел, а здоровьем она не могла похвастать еще до войны. И как знать, не принес ли родителям вреда мой необдуманный визит? Ведь враги могли задуматься над тем, почему снижался и кружил над хутором советский истребитель.
