Дмитрий Дубенский - Революция, или Как произошел переворот в России
«Мне кажется, что «Дворком» уверен в благополучном исходе всех наших приключений и событий, иначе у него не было бы такого довольного вида», – сказал кто-то из нас, когда мы миновали Царские вагоны.
Первое марта, проклятый и позорный день для России{112}, уже кончался, когда мы после 7 часов вечера стали подходить к древнему Пскову. Станция темноватая, народу немного, на платформе находился Псковский губернатор, несколько чинов местной администрации, пограничной стражи генерал-лейтенант Ушаков{113} и еще небольшая группа лиц служебного персонала. Никаких официальных встреч очевидно не будет и почетного караула не видно. Поджидая подход Императорского поезда, многие из нас говорили с теми лицами, которые прибыли на вокзал для встречи Государя, но ничего нового мы не узнали здесь о событиях в Петрограде, да и все были очень сдержаны в своих речах. Губернатор сообщил только, что Псков пока равнодушно отнесся к событиям и в городе тихо. «Впрочем, мы на театре военных действий и у нас трудно было ожидать волнений», – добавил начальник губернии.
На вокзале народа мало, так как из Петрограда после революционных дней конца февраля поезда не приходили и пассажирское движение еще не установилось.
Около 8 часов вечера прибыл «собственный» поезд. Я и барон Штакельберг прошли в вагон лиц свиты. Мы застали всех в коридоре; тут был граф Фредерикс, К. Д. Нилов, князь Долгорукий, граф Граббе, С. П. Федоров, герцог Лейхтенбергский. Уже знали, что почетного караула не будет и Его Величество на платформу не выйдет. Спросили нас, что слышно о городе, спокойно ли там.
Государь на очень короткое время принял губернатора. Все ждали прибытия главнокомандующего Северным фронтом генерал-адъютанта Николая Владимировича Рузского. Через несколько минут он показался на платформе в сопровождении начальника штаба фронта генерала Юрия Никифоровича Данилова{114} (бывший генерал-квартирмейстер при великом князе Николае Николаевиче) и своего адъютанта графа Шереметьева{115}. Рузский шел согбенный, седой, старый, в резиновых галошах; он был в форме генерального штаба. Лицо у него бледное, болезненное и глаза из-под очков смотрели неприветливо. Небольшой с сильной проседью брюнет генерал Данилов, известный в армии и штабах под именем «черный», следовал за главнокомандующим. Они вошли в вагон свиты, где все собрались, и Рузский прошел в одно из отделений, кажется князя Долгорукого, поздоровался со всеми нами и сел в угол дивана около двери. Мы все обступили его. Волнение среди нас царило большое. Все хотели говорить. Рузский, отвалившись на угол дивана, смотрел как-то саркастически на всех. Граф Фредерикс, когда немного успокоились и восклицания вроде того что «Ваше Высокопревосходительство должны помочь, к Вам направился Его Величество, когда узнал о событиях в Петрограде», прекратились, обратился к Рузскому примерно с следующими словами: «Николай Владимирович, Вы знаете, что Его Величество дает ответственное министерство. Государь едет в Царское. Там находится Императрица и вся семья, Наследник болен корью, а в столице восстание. Когда стало известно, что уже проехать прямо в Царское нельзя, Его Величество в М. Вишере приказал следовать в Псков к Вам и Вы должны помочь Государю наладить дела».
«Теперь уже поздно», – сказал Рузский. «Я много раз говорил, что необходимо идти в согласии с Государственной Думой и давать те реформы, которые требует страна. Меня не слушали. Голос хлыста Распутина имел большое значение. Им управлялась Россия. Потом появился Протопопов и сформировано ничтожное министерство князя Голицына. Все говорят о сепаратном мире»… и т. д., и т. д. с яростью и злобой говорил генерал-адъютант Рузский.
Ему начали возражать, указывали, что он сгущает краски и многое в его словах неверно. Граф Фредерикс вновь заговорил:
«Я никогда не был сторонником Распутина, я его не знал, и кроме того Вы ошибаетесь, он вовсе не имел такого влияния на все дела»…
«О Вас, граф, никто не говорит. Вы в стороне стоите», – ответил Рузский, и в этих словах чувствовалось указание, что ты, дескать, стар и не в счет.
«Но однако, что же делать. Вы видите, что мы стоим над пропастью. На Вас только и надежда», – спросили разом несколько человек Рузского.
Ввек не забуду я ответа генерал-адъютанта Рузского на этот крик души всех нас, не меньше его любивших Россию и беззаветно преданных Государю Императору.
«Теперь надо сдаваться на милость победителя», – сказал он.
Опять начались возражения, негодования, споры, требования, наконец просто просьбы помочь Царю в эти минуты и не губить отечества. Говорили все. Генерал Воейков предложил переговорить лично по прямому проводу с Родзянко; на это Рузский ответил:
«Он не подойдет к аппарату, когда узнает, что Вы хотите с ним беседовать». Дворцовый комендант сконфузился, замолчал и отошел в сторону.
«Я сам буду говорить с Михаилом Владимировичем (Родзянко)», – сказал Рузский.
Я стал убеждать своего бывшего сослуживца по мобилизационному отделу генерального штаба генерала Данилова повлиять на Рузского.
«Я ничего не могу сделать, меня не послушают. Дело зашло слишком далеко», – ответил Юрий Никифорович.
В это время флигель-адъютант полковник Мордвинов пришел и доложил генерал-адъютанту Рузскому, что Его Величество его может принять. Главнокомандующий и его начальник штаба поднялись и направились к выходу.
«Вы после аудиенции у Его Величества вернитесь к нам сюда и сообщите о своей беседе с Государем», – говорили ему все.
«Хорошо, я зайду», – нехотя ответил Рузский.
После разговора с Рузским мы стояли все потрясенные и как в воду опущенные. Последняя наша надежда, что ближайший главнокомандующий Северного фронта поддержит своего Императора, очевидно не осуществится. С цинизмом и грубою определенностью сказанная Рузским фраза: «Надо сдаваться на милость победителя», все уясняла и с несомненностью указывала, что не только Дума, Петроград, но и лица высшего командования на фронте действуют в полном согласии и решили произвести переворот. Мы только недоумевали, когда же это произошло. Прошло менее двух суток, т. е. 28 февраля и день 1 марта, как Государь выехал из Ставки и там остался Его генерал-адъютант начальник штаба Алексеев и он знал, зачем едет Царь в столицу, и оказывается, что все уже сейчас предрешено и другой генерал-адъютант Рузский признает «победителей» и советует сдаваться на их милость.
Чувство глубочайшего негодования, оскорбления испытывали все. Более быстрой, более сознательной предательской измены своему Государю представить себе трудно. Думать, что Его Величество сможет поколебать убеждения Рузского и найти в нем опору для своего противодействия начавшемуся уже перевороту, едва ли можно было. Ведь Государь очутился отрезанным от всех. Вблизи находились только войска Северного фронта под командой того же генерала Рузского, признающего «победителей».
Генерал-адъютант К. Д. Нилов был особенно возбужден, и когда я вошел к нему в купе, он задыхаясь говорил, что этого предателя Рузского надо арестовать и убить, что погибнет Государь и вся Россия. К. Д. Нилов не надеялся на какой-либо благоприятный поворот в начавшемся ходе событий.
«Только самые решительные меры по отношению к Рузскому, может быть, улучшили бы нашу участь, но на решительные действия Государь не пойдет», – сказал Нилов. К.Д. весь вечер не выходил из купе и сидел мрачный, не желая никого видеть.
Я пошел к нему. Нилов прерывающимся голосом стал говорить мне:
«Царь не может согласиться на оставление трона. Это погубит всю Россию, всех нас, весь народ. Генерал обязан противодействовать этой подлой измене Ставки и всех предателей генерал-адъютантов. Кучка людей не может этого делать. Есть верные люди, войска и не все предатели в России».
К.Д. стал убеждать меня пойти к Государю и еще раз доложить, что оставление трона невозможно.
Мы долго ждали возвращения главнокомандующего Северным фронтом от Государя, желая узнать, чем кончилась беседа их между собою. Однако свита не дождалась Рузского. Он в 12-м часу прямо прошел от Его Величества к себе для переговоров по прямому проводу с Петроградом и Ставкой.
При этом первом продолжительном свидании Рузского с Государем сразу же определилось создавшееся положение. Рузский в настойчивой, даже резкой форме доказывал, что для спокойствия России, для удачного продолжения войны Государь должен передать престол Наследнику при регентстве{116} брата своего великого князя Михаила Александровича{117}. Ответственное министерство, которое обещал Царь, теперь уже не удовлетворяет Государственную Думу и образовавшееся «временное правительство», и уже требуют оставления трона Его Величеством. Главнокомандующий Северного фронта сообщил о согласии всех остальных главнокомандующих с этим мнением Думы и «временного правительства». По этому вопросу через генерала Алексеева достигнуто уже соглашение по прямому проводу между Ставкой Верховного и ставками главнокомандующих[5]. Верховное командование всеми Российскими силами необходимо передать прежнему Верховному великому князю Николаю Николаевичу. Рузский опять повторил то, что сказал ранее всем нам – «о сдаче на милость победителям» и недопустимости борьбы, которая, по его словам, была бесполезна, так как и высшее командование, стоящее во главе всех войск, против Императора. Государь редко перебивал Рузского. Он слушал внимательно, видимо сдерживая себя. Его Величество указал, между прочим, что он обо всем переговорил перед своим отъездом из Ставки с генералом Алексеевым, послал Иванова в Петроград. «Когда же мог произойти весь этот переворот», – сказал Государь. Рузский ответил, что это готовилось давно, но осуществилось после 27 февраля, т. е. после отъезда Государя из Ставки.
