Артур Миллер - Наплывы времени. История жизни

Не менее странным, чем весь этот кошмар, было то, что судья принял это «признание», а местная и национальная пресса не высказала никакой критики по процедуре после того, как суд принял дело в таком виде к рассмотрению. И это несмотря на то, что ситуация в целом была лишь грубым промыванием мозгов. Кончилось тем, что следующие пять лет я многие дни, а то и недели вынужден был посвятить тому, чтобы распутать дело и освободить Питера. Только благодаря человеческим усилиям двух людей — частного детектива Джеймса Конуэя, большую часть работавшего просто так, за «спасибо», и адвоката Т. Ф. Гилроя Дейли, которого мне порекомендовали в юридической конторе, с конца сороковых представлявшей мои интересы, — удалось доказать, что Питер в момент убийства матери был в пяти милях от дома. Более того, в качестве свидетелей выступили местный полицейский со своей женой. Оказалось, полиция знала об их письменном показании, подтвержденном под присягой, ибо оно нашлось в бумагах прокурора, неожиданно скончавшегося от инфаркта. Новый прокурор, выступая в суде, пересмотрел дело, и Питер был полностью оправдан.

Короче говоря, прокурор, будучи уверен в невиновности Питера, дал делу ход и обвинил его, а федеральная полиция все покрыла. Больше того, даже когда был найден оправдательный документ, местная полиция, защищая честь мундира, выдвинула новую идиотскую версию, оказавшуюся настолько абсурдной, что ее просто не стали заслушивать в суде. Кончилось тем, что начальник местного отделения полиции Фюссенних, к тому времени вышедший на пенсию, приехал к Питеру домой и принес извинения за допущенную ошибку.

Не знаю, насколько универсально действие эдипова комплекса, но то, что бюрократия обладает животным рефлексом организовывать обструкцию любой не устраивающей ее правде жизни, очевидно, не зависит от того, будь то Америка, Россия, Китай или любая другая страна. Поэтому жизненно важным является то, насколько мы имеем право оспаривать ее решения, но апелляции стоят дорого, и слишком часто их судьба зависит от игры случая. Почти во всех моих пьесах присутствует юрист. Наверное, оттого, что человек есть то, что он есть, природный механизм отрицания. По мере погружения в дело Питера Рейли я все больше и больше ценил закон как последнее прибежище против самих себя.

Судьба Питера глубоко тронула меня, но я не счел возможным использовать ее как литературный материал, хотя был знаком с его историей ближе, чем кто-либо, кроме Конуэя и Дейли. Я боялся, как бы не истолковать ее в своих собственных интересах и не добавить Питеру лишних страданий. Однако со временем понял, что в этом было нечто другое. Трудно точно передать, но отсутствие творческого импульса, по-видимому, было связано с тем, что в деле Рейли чувствовалось какое-то безысходное однообразие. Ясно, что, с самого начала замкнувшись на Питере, полиция уже не могла отступить, опасаясь за честь мундира. Поэтому вопрос, кто убил Барбару Гиббонс и, возможно, еще разгуливает на свободе, сам собою сместился к вопросу о том, кто дискредитирует федеральную полицию. Образ человека, который стоял за этим, был настолько бесчеловечным и чудовищным, что рука не поднималась писать. Если бы не жители, молодой человек хрупкого телосложения и психологически во многом еще ребенок оказался бы брошен на съедение волкам в федеральную тюрьму. Отсутствие расистской мотивировки снимало социальный аспект. Суть дела в том, что Питер с детства идеализировал полицию и оказался подготовлен к тому, чтобы согласиться с заверениями полицейского, будто он сам убил свою матушку, даже если не мог такого за собой вспомнить.

Загадка была не в том, как это случилось, а в том, насколько ничтожны оказались мотивы великой несправедливости. Разве кто-нибудь возражал, если бы федеральная полиция признала после ареста Питера свою ошибку? Все свидетельствовало о зле, не соотносимом ни с целью, ни с мотивом в том смысле, как можно понимать и цель и мотив. Меня не покидало ощущение, что я наблюдаю театр теней, где безмозглые люди разыгрывают древнюю пантомиму, а отнюдь не имею дело с реальным, только что происшедшим событием. Это было не честное, а совершенно бесчестное заблуждение, и надо было приложить геркулесовы усилия, чтобы прорваться через бюрократические заслоны. Этого не хватило даже либерально настроенному губернатору Элле Грассо, которая слишком долго не хотела предпринимать никаких действий против чиновников. История стала квинтэссенцией бессмысленности и неоправданности конфликтов, которые я знал. Писать еще об одном оказалось выше моих сил.

От долгих месяцев расследования по делу Рейли остались мрачные раздумья о человеке. Но в то же время довелось пережить случаи неожиданной отваги и великодушия, когда люди в эмоциональном порыве делали то, чего едва ли можно было от них ожидать.

Когда я понял, что должен защитить Питера, стало ясно, что нужен новый адвокат. Мне не забыть первую беседу с Т. Ф. Гилроем Дейли в гостиной элегантного местного клуба в Коннектикуте. На первый взгляд для той роли, которая ему отводилась, он мало подходил. Но проявил интерес, несмотря на то что я предупредил его о финансовой невыгодности предложения. Другими словами, сразу уговорил и себя и его, что ему надо взяться за это дело.

Мои сомнения по поводу Дейли были связаны с тем, что первым адвокатом Питера был специалист по гражданскому праву, тогда как здесь нужен был опытный профессионал по уголовным делам. Дейли когда-то начинал сотрудником в нью-йоркском федеральном суде, но на меня этот модно одетый, высокий, голубоглазый любитель лошадей в твидовом пиджаке произвел впечатление провинциального юриста, озабоченного и недовольного собой. Вроде он не очень стремился к работе. Будучи выпускником Йельского университета, представителем состоятельной и респектабельной прослойки, он показался мне фигурой, не подходящей для кулачных сражений — а от борьбы было не уйти, если мы думали выиграть дело. Я не знал, что доказательства невиновности Питера находятся в сейфе прокурора, но понимал, что новому адвокату предстоит пободаться с весьма твердолобыми типами как в форме, так и без оной, прежде чем все завершится.

За те практически не оплаченные месяцы и годы, которые Дейли отдал этому расследованию, он рос буквально на глазах. С него слетела псевдожокейская озабоченность, и появилось холодное трезвое неприятие несправедливости, свершившейся в его штате, отточенная проницательность взгляда и внутренняя радость от того, что жизнь наконец ощутимо и ясно сфокусировалась на любимом деле. Он блестяще выиграл процесс, и эта история, похоже, изменила его жизнь, ибо как федеральный судья он обрел огромную популярность.