Павел Анненков - Литературные воспоминания

[301] О тяжелом состоянии Белинского, только что вернувшегося с еще более расстроенным здоровьем из путешествия на юг вместе с М. С. Щепкиным, Боткин сообщал Анненкову в первом же своем письме по возвращении в Россию — 20 ноября 1846 г. из Петербурга — и в нем же высказал мысль, что Белинскому нужна такая „поездка, где он забыл бы свое положение и себя“ (Анненков и его друзья, стр. 523). Вскоре после этого, когда выяснилась необходимость для Белинского ехать на целебные воды и встал вопрос о средствах, Боткин сразу же стал собирать их и написал письмо Тургеневу и Анненкову, приглашая их принять участие в подписке. Очевидно, это письмо, до нас не дошедшее, и имеет здесь в виду Анненков. Он сразу же ответил Боткину согласием не только денежно помочь Белинскому, но и провести с ним время в Силезии, отказавшись от путешествия в Грецию и Константинополь. Боткин переслал это письмо Белинскому, и оно растрогало его чрезвычайно (см. письмо Белинского к Анненкову от 1/13 марта 1847 г. — Белинский, т. XII, стр. 341–342).

[302] Белинский выехал из Петербурга 5/17 мая 1847 г. Встреча его с Тургеневым в Штеттине не состоялась. Белинский нашел Тургенева в Берлине (см. письма Белинского к М. В. Белинской от 10/22 мая 1847 г. из Берлина и от 24 мая/5 июня того же года из Зальцбрунна — Белинский, т. XII, стр. 362–369).

[303] В письме к жене от 24 мая/5 июня 1847 г. Белинский писал: „Анненков приедет к нам в Зальцбрунн 10 июня/29 мая. Мы получили от него письмо. Июня 4-го он выезжает из Парижа“. Судя по письму Белинского от 16/28 нюня 1847 г., Анненков приехал в Зальцбрунн вечером 29 мая/10 июня и пробыл там с Белинским весь курс его лечения по 3/15 июля 1847 г. (Белинский, т. XII, стр. 368, 372).

[304] О состоянии здоровья Белинского Анненков, очевидно, сообщал друзьям в Париж. Н. А. Герцен писала Т. А. Астраковой в двадцатых числах июня 1847 г.: „Анненков уехал к Белинскому и пишет, что нашел его в отчаянном положении, обещает притащить его сюда, я буду ужасно рада им, теперь мы что-то сиротливо здесь живем“ (ЛН, т, 64, стр. 519–520). Об этом же, только со ссылкой на письмо Фролова, писал Астраковым и Герцен (ЛН, т. 64, стр. 518).

[305] В издании 1880 г. И. С. Тургенев впервые в печати дал точную датировку рассказа „Бурмистр“: „Зальцбрунн, в Силезии. июль 1847 г.“. Там же Тургенев закончил и рассказ „Контора“, Об успехе первых рассказов Тургенева из „Записок охотника“ см. в письме Н. А. Некрасова к В. Г. Белинскому, И. С. Тургеневу и П. В. Анненкову в Зальцбрунн от 24 июня 1847 г. (Н. А. Некрасов, Полн. собр. соч. и писем, Гослитиздат, 1952, т. 10, стр. 70–71).

[306] Тургенев действительно побывал в Лондоне и снова съехался с Белинским и Анненковым уже в Париже (см. письма Белинского к жене от 7/19 июля и от 3–4 августа н. ст. 1847 г. — Белинский, т. XII, стр. 380, 388).

[307] Мы все должны пойти в ученье к вам (франц.),

[308] См. об этом в статье М. П. Алексеева „Мировое значение „Записок охотника“ („Записки охотника“ И. С. Тургенева. 1852–1952. Сборник статей и материалов, Орел, 1955).

[309] Речь идет, очевидно, об отлучках Тургенева в Куртавнель (усадьба Виардо). С Жорж Занд Тургенев сблизился значительно позднее (см. его „Несколько слов о Жорж Санд“ — Тургенев, т. 11, стр. 266–268). В письмах Тургенева 1847–1848 гг. встречаются указания на частые встречи с Анненковым в Париже.

[310] И. С. Тургенев действительно много сделал для „Современника“ с момента его возникновения и до конца пятидесятых годов, будучи не только одним из основных авторов этого журнала, но и как критик, как публицист, как собиратель литературных сил. Из „исторических и критических“ заметок Тургенева в первых номерах „Современника“ известны: рецензия „Генерал-поручик Паткуль. Трагедия в пяти действиях“. Соч. Н. Кукольника“, „Письмо из Берлина“ и „Современные заметки“ (I–IV); „затеяны“ были статья о немецкой литературе и статья под названием „Славянофильство и реализм“.

[311] Имеются в виду такие выступления Тургенева, как „По поводу „Отцов и детей“ (1868–1869), предисловие к собранию романов в издании 1880 г.

[312] Сам Тургенев главную причину своего ареста и ссылки в деревню видел в другом — в появлении в 1852 г. в отдельном издании проникнутых антикрепостническим духом „Записок охотника“ (ч. 1 и II). Он писал 8 марта 1869 г. поэту К. Случевскому: „В 1852 году за напечатание статьи о Гоголе (в сущности, за „Записки охотника“) отправлен на жительство в деревню, где прожил два года… („Первое собрание писем И. С. Тургенева“, СПб. 1884, стр. 155–156), Цензурные материалы, относящиеся к первому отдельному изданию „Записок охотника“, подтверждают догадку Тургенева (см. в книге Ю. Г. Оксмана „От „Капитанской дочки“ А. С. Пушкина к „Запискам охотника“ И. С. Тургенева“, Саратов, 1959).

[313] По поводу своей статьи о книге Гоголя „Выбранный места из переписки с друзьями“ Белинский писал Боткину 28 февраля 1847 г.: „Природа осудила меня лаять собакою и выть шакалом, а обстоятельства велят мне мурлыкать кошкою, вертеть хвостом по-лисьи. Ты говоришь, что статья „написана без довольной обдуманности и несколько сплеча, тогда <как> за дело надо было взяться с тонкостью“… Эффект этой книги был таков, что Никитенко, ее пропустивший, вычеркнул у меня часть выписок из книги, да еще дрожал и за то, что оставил в моей статье. Моего он и цензора вычеркнули целую треть, а в статье обдуманной помарка слова — важное дело“ (Белинский, т. XII, стр. 339–340).

[314] Примечание Н. X. Кетчера-„Сочинения В. Белинского“, ч. 11, М. 1861, стр. 115. Рецензия Белинского на третью часть воспоминаний Ф. Булгарина действительно была кем-то изуродована, и ее журнальный текст резко отличался от рукописного. Однако мысль Анненкова о какой-то „терпимости“ Белинского по отношению к его прежним врагам не подтверждается фактами.

[315] Белинский познакомился с книгой левогегельянца Макса Штирнера „Единственный и его достояние“, очевидно, еще в Петербурге (она была напечатана в России, но в начале 1846 г. запрещена цензурным комитетом). В письме к Боткину от 17 февраля 1847 г. Белинский спрашивал: „Прочел ли ты книгу Макса Штирнера?“ (Белинский, т. XII, стр. 332). Не исключена возможность, что и чтение этой книги, являвшейся апологией буржуазного индивидуализма, и разговоры о ней с Анненковым и Тургеневым, знавшим Макса Штирнера лично, натолкнули Белинского на тот ход мыслей, который воспроизводится ниже в воспоминаниях. Характерно и то, что, вскрывая реакционную сущность идей, развиваемых Штирнером, Белинский трактует интересующую его проблему в духе не только „разумного эгоизма“ (Л. Фейербах), но и общественной солидарности, идеи, характерной для революционно-социалистических учений того времени. Трактовку этой проблемы, показывающую подход Белинского не к альтруизму, как думал Анненков, а к материалистическому пониманию истории, Белинский подчинял главной задаче своей эпохи — „пробуждению в народе чувства человеческого достоинства“, осознанию им своих коренных интересов, о чем и писал в известном письме к Гоголю.