Алексей Волынец - Жданов

На следующий день у попытавшегося подняться с кровати Жданова вновь повторился сердечный приступ. Снова самолёт доставил из Москвы на Валдай специалиста по ЭКГ Лидию Тимашук. Спор о диагнозе повторился. Инфаркт требовал строгого постельного режима и отказа от прежних методов лечения. Родственников больного во все тонкости диагноза и споров вокруг него врачи не посвящали, но сводки о состоянии здоровья Жданова ежедневно докладывались в Кремль. И обеспокоенная Тимашук обратилась к личному охраннику Жданова с просьбой сообщить в ЦК о её диагнозе. Майор МГБ Белов мог передать заявление Тимашук только по линии своего ведомства — Главного управления охраны Министерства госбезопасности СССР. И в тот же день Тимашук написала короткую записку на имя начальника кремлёвской охраны генерала Власика, отвечавшего за безопасность всех высших руководителей страны:

«29/VIII у А.А. повторился (после вставания с постели) сердечный приступ, и я вторично была вызвана из Москвы, но по распоряжению акад. Виноградова и пр. Егорова. ЭКГ 29/VIII, в день сердечн. приступа, не была сделана, а мне вторично было в категорической форме предложено переделать заключение, не указывая на инфаркт миокарда, о чём я поставила в известность тов. Белова А. М.

Считаю, что консультанты и леч. врач Майоров недооценивают безусловно тяжёлое состояние А. А., разрешая ему подниматься с постели, гулять по парку, посещать кино, что и вызвало повторный приступ, а в дальнейшем может привести к роковому исходу.

Несмотря на то, что я по настоянию своего начальника переделала ЭКГ, не указав в ней "инфаркт миокарда", остаюсь при своём мнении и настаиваю на соблюдении строжайшего постельного режима для А. А.»{781}.

Пятидесятилетняя Лидия Тимашук, начинавшая свою врачебную деятельность в 1920 году в особом санитарном поезде, боровшемся с эпидемиями тифа и холеры, была опытным врачом. В Лечебно-санитарном управлении Кремля работала с 1926 года, хорошо знала Жданова и его семью. Вероятно, она искренне радела о здоровье больного, а понимая, кем является пациент, не могла не беспокоиться и о себе — понятная ей врачебная ошибка пугала непредсказуемыми последствиями.

Именно отсюда, с этого момента, и пойдут слухи о странных обстоятельствах смерти Жданова. Через несколько лет начнётся «дело врачей», а историки и по прошествии десятилетий будут спорить о диагнозе и прочих «до сих пор не выявленных до конца обстоятельствах»[18]. Электрокардиограмма была тогда новым методом диагностики, плохо знакомым профессорам старой школы. Поэтому вариант добросовестной врачебной ошибки представляется наиболее вероятным. Но власть на тех вершинах, где находился умирающий Андрей Жданов, была настолько огромной, что нельзя исключать любые средства в борьбе за неё…

Вероятно, мы уже никогда не узнаем всей правды, и нам остаётся лишь согласиться — эта смерть навечно оставила вопросы без ответов. Сын нашего героя Юрий Андреевич Жданов, отвергая любые конспирологические версии гибели отца, даже в XXI веке неизменно повторял: «Я читал письмо Л. Тимашук, но вряд ли стоит в этом разбираться, не вижу интриги. Я хорошо знал лечащего врача Г.И. Майорова, он был с отцом в Ленинграде, когда у отца случился первый инфаркт. Это было в сентябре 1941 года, когда немцы блокировали Ленинград… Жданов пережил его на ногах… После смерти Андрея Александровича Г.И. Майоров приехал к нам домой и сказал: "Два ленинградских инфаркта — вот в чём причина смерти". Жизнь проще и трагичнее»{782}.

Для Лидии Тимашук врачебный конфликт с кремлёвскими профессорами медицины по поводу диагноза Жданова закончится в сентябре 1948 года увольнением из самой главной поликлиники страны. Её сын, тоже Юрий, был инвалидом войны, лётчиком, сбитым в бою за месяц до взятия Берлина. Несмотря на обгоревшие до костей руки, он прожил долгую жизнь и уже в 90-е годы минувшего века вспомнил рассказ матери о тех днях:

«Моя мама Лидия Феодосьевна Тимашук всё время работала в Кремлёвской больнице. По специальности была гинеколог, но переквалифицировалась и стала терапевтом, училась с уклоном в ЭКГ у профессора Фогельсона. Окончила 1-й Московский медицинский институт…

По долгу службы она, как я понимаю, не должна была рассказывать о работе. Но когда её убрали из 1-й поликлиники, когда ей пришлось перейти с понижением в должности и с понижением в окладе, конечно, она об этом говорила. У мамы не было другой поддержки, кроме семьи, и поэтому мы многое знаем.

Да, мама писала, но мы не знали об этом. Она писала непосредственно в Валдае, обращалась в ЦК и передала это письмо охраннику Жданова, поскольку ей не к кому было больше обратиться.

На Валдай её пригласили на консилиум в составе профессоров. Ей позвонили ночью и вызвали как опытного специалиста — моя мама делала ЭКГ всем членам Политбюро: и Калинину, и Жданову, знала ЭКГ всех больных наизусть. Семью Жданова она всё время наблюдала, так что она знала все ЭКГ Жданова. Она была убеждена, что у него инфаркт. В составе консилиума были Майоров, лечащий врач Жданова, Виноградов, Василенко, Егоров и моя мама.

После консилиума семья Ждановых пригласила всех медработников не на банкет, а просто в столовую пообедать, мама там не присутствовала, но она рассказывала, что стол был с выпивкой. Вернулась она в полной растерянности и, конечно, сразу начала рассказывать, что с ней произошло. А произошло вот что: Жданову стало плохо, и мама по своей специальности стала его обследовать — оказалось, что у Жданова — инфаркт. Когда она стала докладывать об этом, другие консультанты её предложение сразу же отвергли и сказали, что никакого инфаркта у Жданова нет, а есть сердечная недостаточность. Мать на них смотрит и думает: то ли она сходит с ума, то ли они — сумасшедшие… Причём, она сдавала в институте экзамен Виноградову, это её учитель…

Она говорит: как же так, они утверждают, что ничего подобного нет… Ей ничего не оставалось делать, как действовать самой. Но действовать как? Обратиться к самому больному? К семье обратиться неэтично…

И она решила обратиться к охраннику, майору Белову, написала письмо, письмо сугубо медицинское. Письмо было адресовано, я помню, в ЦК. У мамы не было возможности посоветоваться, она была расстроена. Гражданский подвиг она совершила: не побоялась своего непосредственного начальника, Егорова, а это величина была. Её просто обстоятельства вынудили это делать. Если бы она была в Москве, я думаю, она побежала бы лично, не знаю куда, но побежала бы спасать человека. Начала хлопотать, но Валдай далеко от Москвы»{783}.