Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие - Лев Самуилович Клейн
2. Некоторые обобщения
Тут можно сделать некоторые обобщения — они бросаются в глаза, хотя из-за малочисленности примеров ни о какой статистике не может быть речи. Но примеры показательны, ибо личности крупны и способы, которыми они справлялись с бедами и конфликтами, порождаемыми их сексуальной ориентацией, выражены ярко и, можно сказать, типично.
Одни, как Пушкин, Лермонтов, Есенин, не говоря уж о государях Иоанне и Петре, не делали из этого проблемы — у них в самосознании основой была их многократно испытанная любовь к женщинам, на которую наслаивался содомский грех как галантный, куртуазный грех, как порочное удовольствие, позволительное исключительным личностям. В этом они могли опираться на отношение среды и примеры себе подобных. Для других, как Чайковский, Толстой, К. Р., Нижинский или Эйзенштейн, несоответствие их чувствований требованиям социальной нормы составляло предмет страданий (для Толстого непонятый им самим), и они искали прикрытия или исцеления в браке. Это привело жену Чайковского в сумасшедший дом, а Нижинского самого туда же, семейную жизнь Толстого превратило в трагедию, жен Сергея Александровича и Эйзенштейна оставило девственницами, а Чайковского и К. Р. побудило осознать в конце концов невозможность бороться со своей натурой.
Пржевальский и Миклухо-Маклай спасались бегством из цивилизованного общества в мир дикой природы и первобытных людей. Набоков и Миклухо-Маклай были больше увлечены обычной педофилией, Набоков — теоретически, Миклухо-Маклай — и практически, но оба как-то причастны и к гомосексуальности, причем Набокова, лично не гомосексуального, тяготила роковая погруженность в гомосексуальную семейную среду. И только Кузмин, Дягилев, Сомов и Нуреев, изначально осознав свою природу, жили по своим собственным законам и сумели навязать свой способ существования окружающему миру. Они воспринимали свою гомосексуальность как свою норму. Связь человека их круга с женщиной шокировала их так же, как обычного мужчину — любовные объятия с мужчиной.
Уже расставшись со своим поднадоевшим любовником Павликом Масловым, в феврале 1907 г., Кузмин узнал от приятелей, побывавших в ресторане Палкина, излюбленном месте встреч гомосексуалов, странную новость и отметил в Дневнике: «Наши были у Палкина, где видели Павлика с какой-то женщиной. Хоть я его и не люблю, но был почему-то шокирован этим; с кем угодно: со стариком, с мальчиком, а то с толстой дамой — фу!» (ДК5: 320).
Они опирались на культуру Серебряного века или, удалившись в эмиграцию, на культуру зарубежья. Жить по своей природе не удалось Клюеву и Харитонову: оказавшись в иной среде, они были убиты гомофобным государством.
По-разному относились наши герои и к отождествлению себя с кланом гомосексуалов. К. Р., Чайковский и Харитонов страшно боялись огласки. Пржевальскому и Миклухо-Маклаю удавалось скрывать свою сексуальную ориентацию не только от современников, но и от последующих поколений. Лев Толстой и Эйзенштейн решительно и убежденно отвергали свою причастность к гомосексуальности, Нижинский тоже, хотя и с гораздо меньшими основаниями, а Набоков изъявлял свое презрение к гомикам. Иоанн и Петр не афишировали свои содомские отклонения, но и не особенно скрывали их. Дягилев, Кузмин, Сомов и Нуреев жили почти открыто в гомосексуальных связях, а Лермонтов, Есенин и Клюев, не говоря уж о Сомове, публиковали гомоэротические стихи. Пушкин, по крайней мере, писал их, хотя при жизни не публиковал, а у Харитонова почти все творчество откровенно разрабатывает гомосексуальные темы, хотя оно было рассчитано на узкий круг друзей и при жизни не публиковалось ничего.
Как у наших героев проявляется пресловутое свойство гомосексуальной любви — непостоянство, частая смена возлюбленных (тут даже не сказать возлюбленных — вернее, партнеров)? К удивлению, у них это вовсе не поголовно. Отличались этим Чайковский, Клюев, Кузмин, Нуреев и, вероятно, Харитонов. Из двух десятков пятеро. Однако при Чайковском был постоянно Леня Софронов, у Клюева, даже у Кузмина и Нуреева бывали и очень длительные привязанности. У Пржевальского, Миклухо-Маклая, Сомова, К. Р., да и Дягилева любовников и вовсе было не так уж много. Другие субъекты, причастные к гомосексуальным утехам, славились как раз обилием женщин — Иван Грозный с его «тысячей дев», Петр Первый, Пушкин, Есенин.
Я уже отмечал любопытную черту гомосексуальности — тягу гомосексуалов к людям иного социального уровня, иной образованности. Аристократов и интеллектуалов неудержимо тянет к простонародью — банщикам, дворникам, кучерам, лакеям, посыльным и солдатам, а тех — к господам. Я рассматривал это в рамках притягательности разных отличий (экзотическое становится эротическим) и подыскивал психологические объяснения этому феномену: впечатлительный интеллектуал подсознательно ожидает от человека своего круга иронии, высокой требовательности, а это срывает эротическую настроенность (Клейн 2000: 476–481). Здесь этот феномен можно видеть на примерах Петра Великого, К. Р. и Чайковского, заметно это отчасти и у Кузмина, Пржевальского и Миклухо-Маклая. В свою очередь для простонародья перспектива интимной связи с интеллектуалом или аристократом повышает самооценку и усиливает сексуальное возбуждение. Возможно, это сказывалось у Есенина.
Любопытна и странная связь гомосексуальности с антисемитизмом — в личностях Петра Первого, Миклухо-Маклая, московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, Кузмина, Клюева, Есенина, Харитонова, Нуреева, в какой-то мере Сомова. Доля антисемитов (девять из 20) здесь явно выше, чем в целом по интеллигенции. Странность этой связи в том, что каждый из указанных (кроме Миклухи и Сергея Александровича) имел еврейских друзей или приближенных, а по ситуации евреи — такое же обособленное и часто гонимое меньшинство, как и гомосексуалы. Харитонов даже подмечал свою близость к евреям, а Кузмин был похож на еврея и внешне. Не отделаться от ощущения, что нередкая неприязнь гомосексуалов к евреям имеет эротическую компоненту: любителей мужественности отталкивает обычная для того времени приверженность евреев к комнатным и книжным профессиям, удаленность их от спорта и атлетизма. В то же время северян влекло к южной страстности в облике молодых евреев (это особенно чувствуется у Есенина) и к их «культурности» в общении (у Харитонова).
У ряда поэтов и писателей, в той или иной мере затронутых гомо сексуальностью, — Лермонтова, Есенина, Клюева, Кузмина, Харитонова, конечно, Толстого, даже Набокова и Пушкина — сквозь все творчество проходит специфическое снисходительно-пренебрежительное отношение к женщине, которое иногда характеризуется как мизогиния. В нем подчеркивается одиночество лирического героя и у некоторых — его противостояние миру в силу особого романтического дара. У Эйзенштейна в его графическом наследии гомоэротика и отстраненное отношение к женщине столь же заметны, как и в наследии Сомова, Кузмина или Харитонова. У Лермонтова, Есенина,
