Николай Борисов - Иван III

Величая Ивана III «Правосудом», Менгли-Гирей, несомненно, намекал на только что завершенный великим князем труд — Судебник 1497 года. Называя его «великим», султан Баязид подразумевал уже не титул «великий князь», а историческое величие деяний московского государя.

ГЛАВА 16 Палач

Государь, если он желает удержать в повиновении подданных, не должен считаться с обвинениями в жестокости. Учинив несколько расправ, он проявит больше милосердия, чем те, кто по избытку его потворствуют беспорядку.

Знаменитый изгнанник XVI столетия князь Андрей Михайлович Курбский в своих сочинениях не жалеет сарказма для Ивана Грозного, а заодно и для его ближайших предков — Василия III и Ивана III. Всю московскую правящую семью он называет «издавна кровопивственным родом» (15, 92). В этом есть, конечно, большая доля преувеличения. Патологическая жестокость Ивана Грозного была явным отклонением от семейной нормы, которую в целом можно определить как «политически целесообразную».

Московских князей XIV столетия трудно упрекнуть в какой-то особой жестокости. Сведение счетов с соперниками при помощи интриг в Орде для того времени не было чем-то из ряда вон выходящим. Равным образом и жестокости военного времени — опустошение вражеской территории, угон пленных — также относятся к ряду обычных, традиционных явлений. Дмитрий Донской публично казнил одного своего боярина, уличенного в измене и наведении на Москву татар. Летопись отметила это как чрезвычайное происшествие. Отсюда можно сделать вывод, что других подобных экзекуций в Москве в ту пору не случалось. Тихо, без кровопролития, правил и сын Донского Василий I (1389–1425).

Добродушие первых московских правителей было не столько чертой их характера, сколько элементом московской политической стратегии. Москва привлекала к себе переселенцев из других русских земель прежде всего «тишиной» — безопасностью от татар и литовцев, отсутствием грубого произвола со стороны местных правителей. К тому же и сама система отношений между различными слоями общества и внутри них на протяжении XIV столетия оставалась практически неизменной. Существовали ясные «правила игры», менять которые никто не пытался. Право свободного переезда знати от одного княжеского двора к другому заставляло правителей быть обходительными со своими боярами. Равным образом и право свободного перехода крестьян сглаживало социальные противоречия в деревне.

В середине XV столетия на смену патриархальному добродушию приходит невиданная ранее свирепость. Эта перемена была ускорена московской усобицей времени Василия Темного. Однако она случилась бы и без нее, хотя несколько позже. Жестокость — необходимый инструмент правителей переломной эпохи. Прибегнуть к нему заставляет острое сопротивление приверженцев старой системы.

(В нравственном отношении жестокость «консерваторов» абсолютно равнозначна жестокости «новаторов». Но при этом последние, выиграв дело, имеют шанс укрыться от суда человеческого за принципом «победителей не судят». Всегда найдутся и продажные перья, готовые оправдать преступления пришедших к власти победителей всякого рода софизмами.)

Примечательно, что Василий Темный ожесточился уже в самом конце своего правления, когда победа была достигнута. Именно тогда начались гонения на князя Василия Ярославича Серпуховского и его сторонников. Прежде его свирепость была избирательной, направленной против главных виновников смуты — боярина Всеволожского, Василия Косого, Дмитрия Шемяки. О массовых репрессиях против их сторонников источники не сообщают. Очевидно, проявлять беспощадность по отношению ко многим Василий Темный решился только тогда, когда почувствовал прочность своих позиций. Ранее такая политика была бы попросту безрассудной. В условиях неопределенности политических перспектив она могла лишь оттолкнуть от него людей и к тому же бумерангом вернуться обратно.

Прошедший суровую школу своего отца, Иван Великий был внутренне готов ко многому. «…Не будучи тираном подобно своему внуку, Иоанну Василиевичу Второму, — замечает Н. М. Карамзин, — он, без сомнения, имел природную жестокость во нраве, умеряемую в нем силою разума. Редко основатели монархии славятся нежною чувствительностию, и твердость, необходимая для великих дел государственных, граничит с суровостию» (89, 317).

Уже в начале своего самостоятельного княжения Иван «показал когти», распорядившись ослепить за какую-то провинность знаменитого воеводу Федора Басенка. Казнь была совершена 27 августа 1463 года. Через 10 лет Иван вновь вспомнил про Басенка и велел сослать его на заточение в Кирилло-Белозерский монастырь.

Однако Иван Великий не имел той патологической склонности к «мучительству», которой отличался его внук Иван Грозный. Он не испытывал потребности убивать ради самого убийства как способа ощутить абсолютную власть над живым существом. Жестокость Ивана III всегда имела вполне определенные политические цели. Он должен был держать своих подданных в состоянии вечного страха и вместе с тем — глубокого, искреннего преклонения перед своей особой. Эта роль была не из легких. Но Иван освоил ее в совершенстве. С годами он научился внушать страх не только своими словами и делами, но и одним только взглядом, суровым выражением лица. Именно так следует понимать одно замечание С. Герберштейна. Рассуждая об Иване Великом, австрийский посол говорит: «По отношению к женщинам он был до такой степени грозен, что если какая из них случайно попадалась ему на глаза, по при виде его только что не лишалась жизни» (4, 68).

К сожалению, до наших дней не сохранилось ни одного портрета Державного. Есть лишь два его изображения, о сходстве которых с оригиналом можно спорить. Первое из них — на немецкой гравюре середины XVI столетия. Иван III изображен здесь по пояс, со скрещенными на груди руками. Общие пропорции фигуры указывают на высокий рост. Государь облачен в какой-то странный, обшитый косматым мехом кафтан. Левой рукой он придерживает рукоятку меча со слегка изогнутым лезвием. Голова увенчана высокой островерхой шапкой-короной. Из-под нее выбиваются пряди густых волос. Лицо изображено в профиль и наделено запоминающимися чертами: большим продолговатым носом, волнистой бородой и усами, в которых таится саркастическая усмешка. В целом образ старого монарха исполнен величия, но при этом в энергичном повороте фигуры ощущаются сила и решимость. Трудно сказать, был ли Иван таким в действительности. Однако то, что он мог быть таким, сомнений не вызывает.