Олег Мороз - Хронико либеральной революции. (Как удалось отстоять реформы)

— Валера Виноградов оказался здесь совершенно случайно, — продолжал свой рассказ Александр Нехорошев, — в это время он не должен был работать. Пришлось его «оформлять», потому что он был в свитере, в легкомысленной рубашке… Кто-то дал ему пиджак, кто-то — галстук… Так что на подготовку аварийного выхода «Вестей» у нас было всего 25 минут. Минут через 25–30 мы получили сообщение, что все работники АСК-3 в «Останкине», где шел бой, в том числе наши сотрудники, собрались на пятом этаже, кажется, в зимнем садике, и часа два мы ничего не знали об их судьбе. Итак, мы начали выходить с 5-й улицы Ямского поля. Часам к десяти здесь собрались почти все, кто мог прийти, приползти, прилететь. Часам к одиннадцати до нас добралась та смена, которая была в «Останкине». Я собирался выпускать программу раз в час, но нам это не удалось — мы выходили с интервалом час тридцать — час сорок пять. Но в общем-то в этом не было ничего страшного: все равно у всех были включены телевизоры. Это была удивительная ночь, потому что телезрители могли увидеть всех ведущих «Вестей». И сверх того — Николая Сванидзе, который также вел один из выпусков, хотя в общем-то он не является ведущим. Между десятью и одиннадцатью возникло драматическое ощущение в связи с тем, что у нас нет слова властей. Правда, вскоре выступил Егор Гайдар, но, чего скрывать, нам нужно было слово Ельцина. Мы пытались его получить, но нам говорили, что Борис Николаевич пока не готов… Зная популярность Сорокиной, чтобы хоть немного успокоить людей, я решил в 12 часов выпустить Свету. Великолепную, красивую Свету. Конечно, ее появление в полночь никоим образом не могло компенсировать отсутствие на экране президента, но, мне кажется, чисто психологически это было правильное решение. Появление привычного человека в непривычных обстоятельствах помогает людям успокоиться. В половине третьего ночи у нас под окном раздались выстрелы. Кто стрелял, я так и не понял. Говорят, приехали какие-то люди на каких-то машинах… Но меня поразила реакция наших сотрудников — и телевидения, и радио. Я лично бегал по двум этажам, выключал свет и оттаскивал людей от окон. Все эти сумасшедшие кричали: «Отойди! Отцепись! У нас 15 минут до выпуска». Полное пренебрежение опасностью.

К этим словам Александра Нехорошева добавлю, что противники Ельцина ненавидели программу «Вести». Как сказал мне гендиректор РТР Анатолий Лысенко, еще за несколько дней до событий ему позвонил Зюганов (после куда-то спрятавшийся) и предупредил, что в случае, если Российское телевидение не смягчит своей позиции в отношении «оппозиционных организаций», такие люди, как Сорокина и Сванидзе, «не успеют даже взять билет на самолет».

Впрочем, путчисты вообще обещали расстрелять или даже повесить всех своих самых активных противников. На этот случай существовали вроде бы даже специальные списки.

При всем том, что «Вести» и отличились 3–4 октября, лучше всего октябрьский путч показала, конечно, американская телекомпания CNN…

Александр Нехорошев:

— Все дело в техническом оснащении. Техническое оснащение телевидения — фантастически обременительная расходная статья. Ничем особенным CNN, поверьте, не обладало — это всего лишь один автобус, набитый электроникой, несколько антенн-тарелок и несколько камер, связанных друг с другом. Все это мы великолепно можем делать сами. Просто в нашем несчастном отечестве не нашлось двух-трех миллионов долларов, чтобы приобрести такую технику. Кстати, — это мало кто знает, — репортаж, который CNN вела из «Останкина» вечером 3 октября, снимал наш оператор, оператор «Вестей». CNN просто подцепилась к нам. Камера «Вестей», уже не имея возможности перегонять картинку сюда, на «Яму», но еще будучи способной связаться с техническим пунктом CNN, передавала сигнал туда, пока этот канал еще был способен функционировать…

Не все телевизионщики повели себя достойно. Многим запомнилось самодовольно-вальяжное обращение к телезрителям известных в ту пору журналистов — Любимова, Политковского, некоторых других, находившихся рядом с ними в студии, — в ночь с 3 на 4 октября в самый разгар событий: мы сидели, выпивали, а теперь вот собираемся разойтись по домам, и вам советуем; ничего, мол, такого особенного не происходит, утром все определится и мы вам все объясним.

В дальнейшем в прессе началась яростная полемика по поводу этой выходки любимцев народа. Одни обвиняли журналистов в безнравственности, другие, проявляя, так сказать, корпоративную солидарность, защищали их: дескать, на самом деле Любимов и Политковский вовсе не пошли спать, как обещали, а работали, как говорилось в одной из публикаций, «во всех горячих точках Москвы»; да и вообще «весь прежний гражданский и профессиональный опыт их жизни», вся их трудовая биография тоже ведь что-то значат…

Масла в огонь подлило решение совета директоров «Останкина» отлучить Любимова и Политковского от эфира. «В момент, когда отбивалось «Останкино», когда сотни людей стекались на Ямское поле, на Шаболовку и Пятницкую, чтобы с камерами и микрофоном в руках тоже вступить в свой бой, — говорилось в заявлении совета, — популярные телеведущие Александр Любимов и Александр Политковский, утомленные уик-эндом и своей независимостью, пожелали стране «спокойной ночи». Послушай мы их, каким было бы пробуждение?».

Было очевидно, что наделенные административными полномочиями обличители журналистов вовсе не годятся в учителя нравственности — у них у самих рыльце было в пушку: уже говорилось, что в решающий момент, — как считают многие, без достаточных оснований, — они отключили эфир, уступив возможность транслировать события американской телекомпании CNN, не давали камеры тем, кто готов был снимать под пулями, в самой гуще событий…

Однако вполне очевидно, что все эти прегрешения останкинского руководства вовсе не снимают вины с самих журналистов, продемонстрировавших перед всей страной недостойное, негражданское поведение. Ссылки на их предыдущую безупречную биографию совсем неосновательны. Бывают ситуации, когда минутное выступление перечеркивает все, содеянное ранее. Именно таким, на мой взгляд, было упомянутое выступление Любимова и его коллег в ту трагическую октябрьскую ночь. Исключительно тягостное впечатление оно произвело…

К сожалению, никаких выводов для себя журналисты не сделали. По крайней мере Александр Любимов. 23 октября — вроде бы уже прошло время, была возможность все обдумать, — он написал в «Независимой газете»: «Мне каяться не в чем. Я трезвый был и несу полную ответственность за все, что тогда сказал, — по всем самым трезвым законам нашего революционного времени. Хотелось людей успокоить…».