250 дней в царской Ставке. Дневники штабс-капитана и военного цензора, приближенного к высшим государственным и военным чинам - Михаил Константинович Лемке

не вполне оправдалась. Именно, на днях Веселкин посетил двух румынских генералов и нескольких румынских министров и, находясь в повышенном (просто – в обычном нетрезвом. – М. Л.) настроении, заявил им, что я, как поляк и католик, не пользуюсь никаким доверием в России, а что он сам является личным другом государя императора. Сообщив затем некоторые несуразные вещи о своем происхождении[69], он переходил на политические темы и, между прочим, спрашивал, что сделает румынское правительство в случае вступления русских войск в Добруджу, высказывая при этом уверенность, что при такой обстановке румынам не останется другого исхода, как немедленно к нам присоединиться. Со своей стороны позволяю себе заметить, что, не говоря уже о непатриотичности и даже преступности попытки Веселкина подорвать престиж русского представителя в Румынии в столь трудный и ответственный момент, как чисто болезненное желание Веселкина вмешиваться в дела, вовсе его не касающиеся и которых он зачастую вовсе не понимает, так и довольно частые его личные более или менее дикие выходки заставляют меня серьезно сомневаться в нормальности общего его состояния». Сазонов передал эту телеграмму сюда. Начальник штаба доложил ее царю и 18 февраля телеграфировал Веселкину в Рени, где тот постоянно пребывает: «Ввиду постановки вопроса соглашения с румынами на деловую почву государь император повелел вам в последующем не посещать румынских министров, командиров корпусов и других высших офицеров, не вести с ними переговоров о необходимости соглашения и избегать разговоров о каких-либо ваших особых полномочиях, дабы этим не затруднять работу лиц, на коих официально она возложена». Сегодня начальником штаба получено письмо Сазонова от 25 февраля с сообщением, что деятельность «начальника экспедиции особого назначения Веселкина вызвала ряд прискорбных недоразумений и нареканий с разных сторон. Русский посланник просит его от имени румынского правительства об устранении вмешательства Веселкина или отозвании его». Об этом Сазоновым доложено и царю. Алексеев ответил министру, что телеграфировал Веселкину уже 18 февраля.

Откопав эти документы, стал копаться дальше, уже в прошлом наших румынских отношений за эту войну.

Оказывается, первый наш тайный договор с Румынией в лице Братиано подписан 20 октября 1914 г.; в силу его, как можно судить из данных дела, мы обещали ей Трансильванию, прося сами лишь «румынского благожелательного нейтралитета», и прежде всего прекращения пропуска военных материалов для Турции и облегчения получения их для Сербии.

У Веселкина с Поклевским давно идут нелады. Вот письмо царя Сазонову от 25 января 1915 г.:

«Сергей Дмитриевич! Сегодня мне представлялся флигель-адъютант Веселкин, который доложил мне весьма прискорбные подробности о деятельности посланника в Румынии Поклевского-Козелла. Они оба товарищи по Лицею, и поэтому о предвзятости или о пристрастии не может быть и речи. Из всего сказанного мне для меня совершенно очевидно, что при настоящих условиях военного времени Поклевский не может быть долее терпим на занимаемом им месте. Я нахожу необходимым, чтобы он был немедленно отозван.

На его место мог быть временно командирован Шебеко, если вы находите, что пост посланника не должен теперь оставаться вакантным.

Верховный главнокомандующий настаивает, с своей стороны, на отозвании Поклевского, считая его деятельность в Румынии вредной России. Уверен, что вы исполните мою волю тотчас же. Николай».

31 января английский посол в Петрограде вступился за Поклевского и просил именем Э. Грея не устранять его.

Телеграмма Веселкина начальнику Главного морского штаба от 30 ноября 1915 г.:

«Доношу: когда Гусей[70] был в Бухаресте, его вызвал к себе по телефону Братиано. Гусей был принят немедленно. Братиано сказал ему следующее:

„Поручаю вам важную задачу – передать Веселкину, но не от моего имени, что совершенно невозможно, ввиду моего положения, а как верный слух из правительственных источников, чтобы русские не верили возможности перехода Румынии на сторону австро-германцев, как утверждает оппозиция в лице Филипеско и Таке-Ионеско, равно как неверно утверждает подпоручик Стурдза, находящийся, как нам известно, в Рени. Все мои симпатии лежат на стороне Четверного согласия, и настанет, надеюсь, скоро время, когда Румыния перейдет на сторону союзников; но мы еще не готовы в военном отношении и боимся участи Сербии. Умоляю русских не делать неосторожного шага – прохода русских войск через нашу страну без нашего согласия, ибо в таком случае мне придется подать в отставку, а король призовет Майореско или Карпа, но не Филипеско или Таке-Ионеско. Единственная сильная и дисциплинированная партия – это партия либеральная, и король должен с нею считаться. Быть может, при министерстве Майореско, несмотря на военное положение, вследствие настроения большинства армии произойдет нечто вроде революции, но это только ослабит страну и войска. Я бы очень желал, чтобы господин Веселкин довел обо всем этом до сведения высоких сфер. Я не говорю об этом господину Шкловскому, так как знаю, что его влияние в этих сферах ничтожное. Повторяю, что, пока я у власти, Румыния никогда против России, Франции и Италии не пойдет, а, напротив, пойдет с ними, когда будет готова и когда наступит подходящий момент.

Донося об изложенном, полагаю, что дело заключается главным образом в том, что Братиано боится потерять портфель, и, преувеличивая значение либеральной партии, желает умалить значение партии демократическо-консервативной, во главе с Филипеско и Таке-Ионеско, действительно искренно стремящихся к сближению с Россией.

Убедительно прошу фамилии лиц, упоминаемых в телеграмме, как русские, так и иностранные, не разглашать ни под каким видом, дабы не подвергнуть их могущим произойти неприятностям».

3 февраля 1916 г. итальянский посол в Бухаресте Фасчиоти доносил министру Соннино в Рим, что Братиано жаловался ему на агитационную деятельность инспирируемой Веселкиным печати, указав, что он организовал особое информационное бюро и вводит царя в заблуждение.

18 февраля Поклевский телеграфировал Сазонову:

«В бытность свою здесь Веселкин просил отца Политова передать от имени „русской церкви“ икону митрополиту примасу, панагию любому расположенному к нам епископу, одну маленькую икону кому-либо из духовных и серебряный золоченый ковш кому-либо из светских лиц, „для блага русского дела в Румынии“. Батюшка затрудняется исполнить такого рода поручения без благословения митрополита петроградского и просит указаний. Кроме того, батюшка доложил мне, что Веселкин, находясь в повышенном настроении и войдя после вечерни в алтарь для передачи помянутых выше предметов и заметив диакона, стал его ругать за то, что он иногда носит светское платье, назвал его „шантрапой“, грозил донести государю императору, „сгноить“ диакона в 24 часа, после чего, обращаясь к батюшке, сказал: „Да и вас за компанию “. После этого Веселкин объявил диакону, что если у него нет денег для покупки рясы, то он отпустит ему сто рублей, и заставил диакона тут же