Георг Форстер - Путешествие вокруг света

Остаток дня мы провели на равнине за местом водозабора, где охотились за цветами неизвестного дерева, кои нельзя было получить иным путем, как только сшибив их пулей. Вечером матросы поймали около двух центнеров рыбы, что опять обеспечило всей команде свежую еду. А до тех пор доктор Спаррман и я еще раз сходили на высокую равнину и там приятно провели полчаса у наших, знакомых индейцев. Уже как бы стало обычаем развлекать их нашими песнями. Так было и на сей раз. Пение наше до того им понравилось, что они наконец показали пальцами на нескольких девушек, предлагая их нам в знак преувеличенного гостеприимства, не столь уж, однако, редкого у диких народов. Едва девушки поняли, о чем речь, как поскорее убежали, не то чтобы испугавшись, но явно недовольные непристойным предложением мужчин. Мужчины, прежде всего молодые, предложили нам догнать ломак. Возможно, и в том и в другом случае они лишь хотели попугать девушек; по крайней мере они не обиделись, когда мы не воспользовались их предложением. На прощание мы подарили им всякую мелочь, в том числе несколько перламутровых рыболовных крючков с черепаховыми наконечниками, а в ответ получили разных плодов.

За время нашего здесь пребывания мы достаточно пополнили запасы питьевой воды, топлива и балласта и решили следующим утром (19-го) поднять паруса. Однако этому помешал ветер, дувший как раз в устье гавани. Поэтому после завтрака мы с капитаном, как обычно, отправились на берег: он — для торга с туземцами, я же — еще раз напоследок осмотреть остров. Каждый выбрал свою дорогу. На той, по которой пошел я, мне встретилось много островитян, спускавшихся к берегу. Среди них не нашлось ни одного, кто бы не посторонился и не уступил бы мне дорогу, хотя они и видели, что я иду совсем один; при этом никто даже не состроил мне гримасу. Ободренный этим, я, конечно, решил пройти дальше и достиг долины у южной стороны высокогорной равнины. Так глубоко я еще не забирался. За густым лесом разглядеть окрестности удавалось лишь изредка, когда то там, то тут открывалось пространство между деревьями. Но тем более чарующее зрелище предстало предо мною потом. Я увидел плантации, занимавшие часть склона холма; туземцы были заняты там работой. Они валили или обрезали деревья, вскапывали землю сухой корягой, заменявшей лопату, и сажали ямс или другие клубни. В одном месте я даже услышал, как индеец поет за работой, и скоро узнал мелодию одной из тех песен, которую они не раз исполняли для нас возле своих хижин.

Местность была изумительно красивая, даже на Таити трудно было найти лучше. Там нигде нет равнины шире 2 английских миль, да и те чаще всего ограничены огромными скалами, отвесные склоны которых грозят вот-вот обрушиться. Здесь же передо мной была гораздо более широкая полоса земли с пологими холмами и просторными долинами, сплошь возделанная. Посадки тоже нигде не заслоняли вида, это были в основном бананы, ямс, Arum[таро] и сахарный тростник, то есть растения все малорослые. Банановые деревья тут не составляют исключения, ствол обычно бывает не выше 6 и редко достигает 10 футов; при столь малой вышине нетрудно смотреть поверх целого леса таких деревьев.

Лишь местами какое-нибудь дерево высоко вздымало свою густолиственную крону, и одно было живописнее другого. Позади взгляд упирался в холм, поросший группами деревьев, над коими возвышались внушительные кроны многочисленных кокосовых пальм.

Лишь тот, кому знакомы те удивительные чувства, что пробуждает в восприимчивом сердце красота природы, может представить себе, каким интересным может оказаться вдруг всякий, даже самый незначительный предмет в мгновения, когда раскрываются сокровенные глубины души, и какими несказанными ощущениями способен озарить нас этот миг. Так может восхитить простой вид вспаханного поля, так можно искренне и задушевно радоваться нежной зелени луга, разнообразным оттенкам листвы, ее обилию, разнообразию величины и форм. Все великолепие красок и все богатство природы как бы открылось передо мной. Различное положение деревьев относительно света придавало пейзажу праздничный колорит. Там листва блестела в золотистых лучах солнца, тут тени благодетельно освежали ослепленный взор. Дым, голубоватыми кольцами поднимавшийся среди деревьев, напоминал мне о нежных радостях домашней жизни; вид обширных банановых рощ с гроздьями золотых плодов, которые могли бы служить символом мира и изобилия, поневоле наполнял меня возвышающими душу мыслями о дружбе и счастье народов, а звучавшая в этот миг песня земледельца была как бы последним мазком, завершавшим картину!

Не менее красив был ландшафт и на западе. Плодородная равнина с этой стороны была замкнута холмами, на коих чередовались леса и сады. Над ними возвышалась гряда гор, по высоте таких же, как на островах Общества; однако они производили впечатление не столь крутых и суровых. Даже уединенное место, откуда я созерцал сию местность, природа не оставила без украшений. Здесь стояла группа прекраснейших деревьев, стволы которых были обвиты благоуханными цветущими лианами и вьюнками. Почва, необычайно жирная, столь благоприятствовала растениям, что иные пальмы, поваленные ветром[492], вновь поднимали над землей свои верхушки и пускали новые зеленеющие ветви. Птицы с пестрым оперением оживляли сие тенистое место, услаждая слух пением, порой неожиданно гармоническим.

Над моей головой было ясное небо, в моих ушах шелестел свежий морской ветер, и я наслаждался безмятежностью и покоем, какими могло одарить лишь сочетание приятных картин. Незаметно я углубился в мысли о пользе, какую принесло островитянам наше здесь пребывание, и сколь же радовало меня успокоительное, но, увы, преждевременное сознание, что мы, к чести человечества, показали себя здесь в самом выгодном свете! Мы провели всего четырнадцать дней среди народа, который вначале повел себя крайне недоверчиво и был полон решимости не оставлять неотмщенным даже малейшее проявление враждебности. Это подозрение, это глубоко укоренившееся недоверие мы сумели преодолеть и устранить спокойным, обдуманным поведением, умеренностью и последовательностью всех своих действий. Они, в своей жизни еще никогда не имевшие дела со столь безвредными, миролюбивыми, но при этом отнюдь не трусливыми или достойными презрения людьми, они, привыкшие доселе в каждом чужеземце видеть коварного, вероломного врага, научились теперь у нас, на нашем примере выше ценить своих ближних! Как только нам удалось смягчить порывы того бурного инстинктивного чувства самосохранения, которое делает всех дикарей столь недоверчивыми, пугливыми и враждебными, мы сразу увидели, как даже в их грубых душах распустились ростки другого, не менее сильного инстинкта — общительности. Едва они убедились, что чужеземцы не собираются силой, как добычу, забирать плоды их земли, они поделились ими добровольно. Они уже позволили нам посетить их тенистые жилища, и мы сидели среди них запросто, как члены семьи. Через несколько дней они начали даже находить удовольствие в нашем присутствии, и тогда их сердца открылись новому, бескорыстному, неземному чувству — чувству дружбы! Сколь драгоценно сознавать, восклицал я, что таким образом ты содействуешь благу целого народа и умножаешь его! Как хорошо принадлежать к цивилизованному обществу, которое наслаждается этим преимуществом и приносит его другим!