Владимир Броневский - Записки морского офицера, в продолжение кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина от 1805 по 1810 год

Когда лавки и магазейны были начисто ограблены, в домах едва ли что оставалось для пропитания; когда из 40 тысяч жителей оставалось только 20 тысяч, то Жуберт для вынуждения значительнейшей суммы употребил следующее средство: 24 богатейших капиталистов посажены были под стражу, причем объявлено было им, что если чрез 10 дней не внесут нового наложенного на них насильственного займа, то будут расстреляны. Денег ни у кого не было, и сии несчастные отправлены были в крепость Пальма-Нову для исполнения над ними смертного приговора. Не могу описать уныния и отчаяния, объявшего триестцев. Некоторые благородные французы были чувствительны к бедствиям народа, некоторые с негодованием порицали жестокие поступки происходящие от алчности к деньгам. Дюк де Нарбон[119], дивизионный генерал, бывший в сие время губернатором в Триесте, старался, сколько можно, облегчать участь угнетенных; но по причине полной власти для взыскания контрибуций, данной Жуберту, благородные усилия его большей частью оставались безуспешны. Жуберт, сколько по обязанности и долгу службы, столько сообразуясь характером своего деспота, как кажется, получил навык ничем не трогаться и употреблять крайние меры жестокости с удивительным хладнокровием. Вот тому пример: Карчиотти, старец 80 лет, вместе с прочими купцами отправлен был в Пальму-Нову. Сын его, представя Жуберту, что имение ему, а не отцу принадлежит, просил генерала, чтобы ему вместо родителя позволил умереть. Жуберт равнодушно и с насмешливой улыбкой отвечал сему достойному сыну: «Твое намерение похвально, годится для трагедии; заплати сверх положенной на отца контрибуции 20 тысяч флоринов, и я сей час прикажу расстрелять тебя вместо твоего почтенного родителя». К счастью, мир вскоре был заключен, и страдальцы, просидев в тюрьме, были освобождены.

Таковы-то были средства, для взыскания контрибуций употребленные; но были еще другие, адской душой обдуманные злодейства, коим и сам Аттила, и самый неистовый разбойничий атаман должен был бы уступить. До вступления французов в Триест коронные суммы и всякое казенное имущество были вывезены; но капиталы несовершеннолетних и вдов, под опекой находящихся, оставались; Жуберт, для пополнения контрибуций, не усомнился потребовать и сии суммы. Президент городового правления долго тому противился. Жуберт в сем случае не хотел употребить явного насилия и для получения сих денег прибегнул к следующей хитрости. Сыскал такого человека, который, не имея ничего, чтобы мог почесть для себя потерей, согласился за место президента выдать деньги актом. Прежний благородный президент, не щадивший никаких усилий для облегчения участи своих сограждан, был сменен, а сироты и вдовы лишились от того дневного пропитания. Вот какими уловками французы прикрывали свои насильственные поступки, кои и им иногда казались непозволенными. Дабы иметь причину притеснять и отнимать деньги, было наконец публиковано, что доносчикам будет выдаваемо приличное награждение. Невинные страдали, принуждены были платить за обвинения, коим не было никакого основания; и даже не требовалось для улики и ложные свидетели.

Вслед за армией вступила в Триест другая, состоящая из маркитантов, распутных женщин, картежных игроков, искусников, фигляров, в почтенном звании шпионов, тайной полиции служащих, и такого рода людей, кои, будучи чужды всякой нравственности, не имея в поступках своих и тени добродетелей, дерзают выхвалять человеколюбие и бескорыстие Наполеона, за честь себе вменяют удивляться его подвигам; и между тем поведением своим при каждом шаге обличают героя своего в малодушии и хищничестве и невольно обнаруживают низкое его рождение. От доброго сердца приписывают ему такие свойства, кои свойствам истинно великих мужей совершенно чужды.

Картежные игроки, заплатив немаловажную откупную сумму за позволение обыгрывать наверное, состоят, как называют французы, под покровительством законов. Дежурный банкер для отличия носит чрез плечо широкую, подобную орденской трехцветную ленту. Театральная зала от утра до вечера была наполнена игроками. Я иногда приходил в оную питать душу мою отвращением, примечать отчаянные лица игроков, которые при каждом обороте рулины краснели или бледнели, смотря по тому, выигрывали или проигрывали они. Мрачная тишина прерывалась одними проклятиями, вздохами и восклицаниями. Не слышно было иногда шума, кроме деревянных лопаток, коими банкеры пригребали или отталкивали от себя золото. Женщины, которые не имели более денег, проигрывали кольца, серьги, гребни, платки или в театральном трактире наскоро продавали свою благосклонность. Сии прибывшие французские нимфы позора отправляли должность шпионов и получали за то жалованье от полиции и так же состояли в штате наполеоновых обожателей. Армейские маркитанты, заплатя откуп, разыгрывали в лотерею награбленные вещи, большей частью покупаемые от контрибуционных депо. В одной лавке можно было за грош выиграть какую-либо вещь, например, один башмак или лоскут старого платья, в другой с аукциона можно было купить за бесценок кусок сукна. Кто покупал товаров на сто рублей, тому по настоящей оценке предоставлялось на его выбор на 150 рублей. Сим способом контрибуционные вещи обращались в деньги. В праздничные дни при хорошей погоде на площади разыгрывалась так называемая денежная лотерея. В пользу казны удерживалась половина из собранной суммы; но как однажды выигравшего самый большой приз, посадили в тюрьму под предлогом, что он таких номеров из лотерейной конторы не получал, то народ и нескольких грошей не хотел проигрывать напрасно. Развращенные нравы победителей вкрались и в сердца побежденных. Толпы игроков из черни, не имея чем питаться, начали промышлять воровством, чего при австрийском правительстве и слышно не было. Маккиавельская политика Наполеона с умыслом допускает таковое развращение народа; ибо человек, в крайней нищете находящийся, не может сожалеть о своей свободе и в отвращение голодной смерти охотно ищет оной на поле сражения. В Триесте набрано было силой несколько рекрут, и сии несчастные принуждены были бы сражаться против своего отечества, если б вскоре не заключен был мир.

После Аспернского сражения французы, желая прикрыть потерю оного, выдумывали в пользу свою разные обстоятельства, лгали без всякой меры и вероятности. Один офицер, посещавший дом баронессы Цанки, у коей предпочтительно принимаемы были русские, с видом уверительным и гордым рассказывать за новость самую достоверную, что один раненый французский полковник, едучи в карете, был нечаянно окружен 6000-й колонной австрийской милиции, которой начальник объявил его пленным; «но наш храбрый полковник, – продолжал хвастун, – одними словами (à force de parole) принудил 6000 австрийцев положить пред ним ружье». «Пожалуйте, не договаривайте, – шутливо возразила на сие графиня Воиновича (урожденная Пизани). – Милостивые государи, – обратившись к прочим гостям, продолжала графиня, – я свидетельствуюсь вами, что нет женщины более меня болтливой. Итак, радуйтесь, я сей час еду в Вену и, уверяю вас, что я своим болтаньем (a forza di chaicari) принужу всю французскую армию положить передо мной ружье».