Александр Крон - Кандидат партии

Ф и л а т о в а. Ну, это уж ты хватил!

К а с а т к и н. Хорошо, не настаиваю. Но, в таком случае, я считаю своим долгом довести до твоего и до всеобщего сведения, что я, как мне это ни тяжело и ни грустно, вынужден снять данную мною Леонтьеву рекомендацию. (Садится.)

В о с т р я к о в (поднялся с места). Я думаю, товарищи, что никого из нас не удовлетворили объяснения Николая Леонтьева. Это была типичная отписка, но не тот прямой, честный, открытый разговор, который надлежит вести рабочему-коммунисту перед лицом своих товарищей. Товарищ Касаткин пытался тут что-то об этом сказать, но со своей обычной непоследовательностью только все запутал. Между прочим: уважаемый Николай Иванович почему-то счел нужным сослаться на меня, и весьма неудачно, - я вам, насколько мне помнится, никаких указаний не давал. И вообще, между нами говоря, что это за стиль: "как правильно указал Анатолий Акимович", и тому подобное? Я пока еще не столь руководящая фигура, чтоб меня стоило таким образом цитировать, я такой же скромный работник, как и вы. Не надо так, товарищ Касаткин, - это производит плохое впечатление.

К а с а т к и н (почти с восхищением). Вот это - продал! Уста немеют.

В о с т р я к о в. Все вы знаете, что я связан с Николаем Леонтьевым длительной совместной работой и дружескими отношениями. Я с большим правом, чем некоторые другие, мог бы сказать, что мне тяжело выступать против него, но не в моем характере прикрываться жалкими словами. Нет, именно потому, что Леонтьев - мой товарищ, человек очень способный, человек, к мнению которого прислушиваются, я обязан со всей резкостью осудить его. Мы оказались бы политическими слепцами и обывателями, если б за технической ошибкой не увидели ее идейных, я бы даже сказал политических корней. Товарищу Леонтьеву желательно рассматривать свой тягчайший проступок как случайный срыв, причины которого - видите ли - он сам не понимает. А вы задумайтесь, товарищ Леонтьев, и постарайтесь понять; если же у вас на это не хватит мужества мы вам поможем.

К а с а т к и н. Как говорит! Как говорит!

В о с т р я к о в. Спору нет, Николай Леонтьев - токарь самой высокой квалификации. Он человек культурный, теоретически подготовленный, обладает редкой универсальной широтой. Всё это - качества неплохие, плохо, когда оно превращаются в самоцель. Леонтьева уже не устраивает звание токаря, он именует себя резчиком по металлу, утверждая, что в области обработки металлов резанием он умеет все и может заменить любого рабочего. Возможно, это так и есть, но кому и зачем это нужно? Это нужно прежде всего самому Леонтьеву, чтоб люди ахали и охали, говорили про его золотые руки, сравнивали с тульским оружейником Левшой, Кола Брюньоном и прочими литературными типами и поражались его неповторимому искусству. Но советский завод не цирк и не кунсткамера, это современное предприятие, основанное на разделении труда, и центральной фигурой в нем является не кустарь и не фокусник, а обыкновенный рабочий, подчиненный ритму конвейера. Леонтьев с презрением относится к рядовому рабочему, той самой рабочей лошадке, которая тянет воз и дает план. До нее он не снисходит. Рядовой рабочий не подхватил его метода, стало быть, плох не метод, а рабочий, и Леонтьев, вместо того чтоб пересмотреть свой метод, упростить его, приспособить к реальным возможностям среднего рабочего - дезертирует, начинает вести себя как истеричный хлюпик, отказывается от пропаганды своего опыта и в конечном счете дискредитирует и себя и завод, создавший ему славу.

В е р а. Что ты предлагаешь?

В о с т р я к о в. Я полагал, что для Леонтьева будет достаточным предупреждением, если у него будет отобрано личное клеймо, а вопрос о его приеме в члены партии будет снят с повестки сегодняшнего собрания. Алексей Георгиевич со мной не согласился. Подумавши, я вижу, что прав-то был он, а я, грешным делом, слиберальничал. Если кандидат партии Леонтьев не откажется от своей порочной позиции - она должна быть разгромлена. Пусть собрание скажет свое веское слово. (Садится.)

В е р а (заметив, что Николай поднялся с места). Будешь отвечать?

Н и к о л а й (не сразу). Не хотел я говорить, но, как видно, молчать тоже не приходится. Не подумайте, что я защищать себя хочу или препираться, - этого у меня даже в мыслях нет. Наоборот, заявляю вам вполне официально: со всеми предложениями товарища Вострякова я целиком согласен.

В е н ц о в а (тихо). Хорошо.

Н и к о л а й. Востряков правильно говорит: обманул доверие - положи на стол клеймо. Не могу понять, что со мной приключилось, видно, был в тот день не в своей тарелке, затмение нашло... Однако признаю чистосердечно, а вас, товарищ инженер-полковник, заверяю честным словом, что свою вину в дальнейшем заглажу самоотверженным трудом. Ну, а до той поры, значит, - вот.

Вынул из кармана стальной стерженек, вздохнул и,

неловко поклонившись, положил на стол.

В е н ц о в а (тихо). Очень хорошо.

Н и к о л а й. Это ты, Толя, верно сказал: пусть собрание скажет свое веское слово. И я говорю - пусть скажет. Вон там, за стеной, полторы тысячи рабочих, коммунисты и беспартийные, цвет нашего завода. Пусть они нас рассудят.

В о с т р я к о в. Насколько я понимаю, вопрос обо мне не стоит.

В е р а. Товарищ Востряков, ты говорил - тебя не перебивали.

Н и к о л а й. Пусть нас рассудят. Ты меня дезертиром назвал. Я солдатом не был, не довелось мне воевать, - и, может быть, оттого страшнее, обиднее для меня слова нет. Враг мой не додумался бы меня таким словом уколоть - на это только бывший друг способен. Врешь, я не дезертир!

Вера стучит карандашом о графин.

Я никуда не сбежал. Растерялся спервоначала - это верно. Где уж тут движение возглавлять, дай бог самому с мыслями собраться. Чего же, думаю, сюит мой опыт, если он никому не светит. А ведь я от людей ничего не таил, сколько я объяснял и показывал: пока над душой стоишь - как будто дело и на лад идет, а чуть отойдешь - человек тушуется, теряет точность... Дело прошлое, я ведь и тебя, Толя, на помочах водил, а выучить толком не сумел, ты из цеха вовремя ушел, одному бы тебе - несдобровать...

В о с т р я к о в. Председатель!

Вера опять стучит карандашом о графин.

Н и к о л а й. Виноват. (Помолчав.) Стал я крепко задумываться: что же я за человек, верно ли я работаю и как мне работать завтра, потому что человеку обязательно надо видеть свой завтрашний день. Стало быть, ничего я про себя понять не смогу, пока не пойму главного - каким должен быть труд рабочего при коммунизме?

К а с а т к и н. Ну и как - понял?

Н и к о л а й. Понял, что с развитием техники перед рабочим есть только два пути. На одном пути рабочий становится рабом машины; он не может ее ни любить, ни понимать, он ей служит. От него не требуется ни ума, ни таланта, ни уменья, он продает свое время, свою силу, свои нервы на вес. Теперь скажите мне - может быть человек счастлив при такой жизни? Я говорю: нет, не может. При коммунизме всякий труд должен быть радостью. Значит, наш путь другой. Конвейер! А кто сказал, что конвейер вечен? Придут на смену конвейеру автоматические поточные линии, они освободят человека от однообразного, нетворческого труда - и труд рабочего станет равным труду художника и ученого. Рабочий будет властвовать над машиной, но для этого он должен быть человеком образованным и мастером на все руки. И если мы хотим, чтобы средний рабочий этого достиг, его надо не натаскивать как медведя, а учить и воспитывать. Это я-то презираю рядового рабочего? И как у тебя язык повернулся мне такое сказать? Это ты все думаешь, как над ним возвыситься, а я хочу, чтоб ему было так же интересно жить и так же интересно работать, как интересно жить и работать мне. И если я стремлюсь стать передовым рабочим сегодня, так это для того, чтобы иметь право войти, как рядовой, в проходную завода при коммунизме.