Юрий Штеренберг - Истории, связанные одной жизнью

Первый крупный населенный пункт на нашем пути был Саратов; проехали мост через Волгу и очень скоро оказались в Азии. И покатили дальше. Железные дороги в 41-м году были забиты неимоверным количеством паровозов — на каждой узловой станции их находилось десятки, а может быть, и больше единиц, сцепленным друг с другом. Это были и скоростные ИС (Иосиф Сталин), и тягачи тяжелых составов ФД (Феликс Дзержинский), и Су, и другие, в том числе, древние паровозики, названия которых я забыл. Ощущение общего неблагополучия страны усиливалось этой картиной запустения. А бесчисленные и бесконечные составы с оборудованием вывозимых заводов с западных районов страны.

Но при всем при этом железная дорога жила и, наверно, неплохо функционировала, потому что решала и решила фантастическую задачу перегруппировки всей страны в условиях проигрываемой войны. И то, что мы, простояв на какой-нибудь станции или полустанке сутки-двое, в конце концов, опять трогались в путь, было тому подтверждением. Я здесь, видимо, увлекся общими картинами и оценками, но скажу честно: железная дорога 41-42-43-х годов стоит перед моими глазами и поныне.

Запомнилось одно дорожное приключение. Мы стояли на каком-то полустанке, стояли долго и, как обычно, тронулись совершенно неожиданно. Я в это время находился не в вагоне и даже не рядом с ним. Но я услышал лязганье состава и бросился его догонять. Бегал я хорошо и без труда оказался около поезда, когда состав только начал набирать скорость. Однако сесть в вагон я даже не пытался — на теплушках ступенек не было, и я вскочил на подножку последнего или предпоследнего вагона, который имел открытый тамбур. Оказался я там вместе с вооруженным охранником: поезд наш был военным, имущества много и работники госпиталя, в основном молодые, по очереди выполняли эту функцию. На этот раз дежурила одна молоденькая — лет 18-19 — медсестра или нянечка, симпатичная девушка. Уже были сумерки, довольно холодно — сибирское предзимье, поезд шел с большой скоростью и тамбур хорошо продувался. Я начал понемногу замерзать, и тут эта девушка, я даже не запомнил ее имени, пригласила меня под свой тулуп. Перегон был длинным, мои родные очень беспокоились, думали, что я отстал. Но я явился и даже не простудился. А эта девушка очень скоро вышла замуж за какого-то военного и исчезла из моего поля зрения.

В начале декабря мы подъехали к Ташкенту. Шел дождь со снегом, было прохладно, но не холодно — это уже была Средняя Азия. Мне было очень интересно, о Средней Азии я имел сугубо детско-литературное представление: пустыни, ишаки, экзотические фрукты, непереносимая жара, хлопок, басмачи. В Ташкенте мы простояли несколько часов, удар в буфера — к нам подцепили новый паровоз, и мы покатили дальше в глубь Узбекистана, в Самаркандскую область.

Госпиталь выгрузили в поселке Джума. Без всякого труда все сотрудники нашли себе жилье — узбеки, во всяком случае, тогда, проявляли большую благожелательность и охотно пускали в свои дома. В Джуме мы жили в татарской семье, но это ничего не меняет. Папа энергично развернул аптеку уже в стационарном режиме, приходил домой озабоченный, но в хорошем настроении. Инна уехала в Самарканд — ее приняли на третий курс мединститута, а я пошел в восьмой класс.

Появился новый предмет — узбекский язык, к которому, как ни странно, я отнесся с интересом — кое-что из того, что я тогда выучил, и поныне сидит у меня на языке. Там, в глуши, война казалась такой далекой. С удивлением я вдруг обнаружил, что девочки нашего класса стали меня интересовать значительно больше и немного иначе, чем раньше.

Первое наше пребывание в Средней Азии длилось недолго. Уже во второй половине февраля мы были опять на колесах. Нет необходимости пояснять, что на этот раз наш маршрут был на запад. Опять зимняя железная дорога. Средняя Азия, Казахстан, Сибирь. Наш путь, в отличие от предыдущего, проходил севернее. Почему-то запомнился Актюбинск, теперь это Астана, столица Казахстана. Было морозно, снежно, но нам, ребятам, приказали выгулять застоявшихся госпитальных лошадей. И мы верхом, без седел, помчались по пустынным улицам заштатного городишки.

По мере приближения к фронту все чаще навстречу нам двигались санитарные поезда с ранеными. Хотя в это время, перед летним наступлением немцев, на фронтах еще было затишье. Настроение у всех, в том числе у папы, было почти что приподнятое: думали, что вот-вот в войне наступит перелом: ведь не зря же нас срочно вызвали на фронт?

Местом нового назначения госпиталя стал город Шахты Ростовской области, расположенный к северу от Ростова километров на 70. Учитывая прифронтовые условия, всех ребят и девочек старше 15-16 лет официально зачислили санитарами, в том числе и меня. Госпиталь быстро развернулся, стали поступать раненые. Как-то недалеко от нас остановилась колонна странных автомобилей, выступающий верх которых был тщательно зачехлен. Красноармейцы и командиры были неразговорчивы, но я обратил внимание на то, что в петлицах у них были значки электротехнических частей. Это были, как мы потом узнали, первые части с “катюшами”. Линия фронта на юге России проходила по реке Миусс — между Ростовом и Таганрогом, совсем недалеко от нас. Но было относительно спокойно, и мы решили, что Шахты — это надолго. Поэтому мама тоже начала работать, но не в нашем госпитале - место зубного врача было занято. Через военкомат ее взяли зубным врачом в другой эвакогоспиталь, также расположенный в Шахтах. Инна работала лаборантом в нашем госпитале.

В середине или в конце марта мне удалось на одни сутки заехать в Ростов. На подъезде к Ростову, где-то в районе Новочеркасска, я увидел страшную картину: вдоль железнодорожных путей по обе стороны на протяжении нескольких километров валялись сотни, а может быть тысячи трупов лошадей — следы зимних боев за Ростов. Это должна была быть очень жестокая схватка, чтобы погибло столько животных. Что же говорить о людях? Ростов имел боевой, удивительно защищенный вид: перекрестки большинства улиц были закрыты железобетонными баррикадами с пулеметами в глазницах. Проводилась тщательная проверка документов: даже у меня, мальчишки, документы проверялись многократно. Но что может быть прекраснее нашего весеннего Ростова, особенно после почти полугодовой разлуки? Я почувствовал дуновение довоенной жизни.

Ночевал я у Шульгиных. Перед первым захватом Ростова немцами им не удалось бежать из города. Сейчас они были втроем: тетя Рая, Марочка и Лизочка. Но весь вечер разговор был о четвертом: как там наш Семочка, старший брат, мобилизованный в первые дни войны. Но тогда еще с Семой все было в порядке. Мне они очень обрадовались, пришлось обо всем подробно рассказать. Я даже представить себе не мог, что примерно через два месяца мы опять встретимся, но совсем в другой обстановке.