Вячеслав Маркин - Неизвестный Кропоткин

Провожать Болеслава Кукеля собралось почти все читинское общество. Проехали до первой станции, за сорок верст. Возвращались грустные, зная, что губернатором будет человек далеко не либеральный и карьерист. Выработанные в спорах и многомесячном труде проекты реформ отправили в Петербург и больше ничего о них не слышали. Да это и понятно: в 1863 году произошло восстание в Царстве Польском, газеты были переполнены сообщениями о «польском деле», о жестокостях подавления «мятежа». Какие уж тут реформы…

18 февраля брат Александр написал из Москвы: «Как хорошо, что ты в Сибирь вышел… Осталось бы тебе либо самому убить себя, либо попросить, чтобы тебя расстреляли» - вся гвардия была послана на усмирение восставшей Польши. Александр, тяжело переживая это событие, думает о том, чтобы самом отправиться в Сибирь, просит брата подыскать ему место. Петр с радостью поддерживает - зовет приехать летом. А сам убеждается, что без Кукеля нечего ему делать в Чите и возвращается в Иркутск, чтобы весной принять участие в ежегодном сплаве барж с продовольствием для казачьих страниц на Нижнем Амуре.

С весны 1863 года юный Кропоткин начинает путешествия по Восточной Сибири и Дальнему Востоку. А зимой, в начале года, он сильно увлекся самодеятельным театром: играет в пьесе А. Н. Островского «Не в свои сани не садись», в водевиле «Любовный напиток» и в других спектаклях. И настолько удачно, что в письмах к брату он задается вопросом, не избрать ли артистическую карьеру? Александр категорически возражает, считая, что «актерство убивает истинное чувство». На это Петр отвечает: «Разве актер не так же точно творит, как и сам писатель?»

Да, именно потребность в творчестве заставила его принять активное участие в составлении проектов реформ, а затем отдаться актерскому искусству. В то же время Кропоткин не оставляет мыслей о занятии наукой, жалеет о том, что уходит время, а он так и не получил систематического образования. «Математика меня особенно интересует не сухою стороной, а живою в теориях, в приложениях к той науке, которая не переставала меня интересовать - астрономии», - читаем мы в одном из писем к брату. И тут же звучит почти отчаяние: «Мой прежний идеал- серьезные научные занятия - приходится разбить на мелкие осколки…»

«Осколки» склеила сибирская природа. Именно она становится источником его научного творчества: «Какая прелесть жить среди девственной тайги, никем не тронутой природы! Сознавать, что… до тебя здесь не было цивилизованного человека, что ты первый пришел сюда и, забираясь в самые глухие дебри, на клочках бумаги рисуешь карту этой неизвестной местности и как бы приобщаешь ее к культурному миру». Неожиданно для себя он оказался обладателем тех качеств, которые необходимы исследователю: наблюдательности и, что особенно важно, способности находить связи между явлениями природы, создающими то единство в многообразии, о котором писал Гумбольдт. «Сказать по правде, - признается он брату, - если мне и придется оставить Сибирь, то сделаю это я не без сожаления - страна хорошая и народ хороший».

Волны Амура.

Очень кстати оказалась представившаяся возможность участвовать в амурском сплаве. Баржи с продовольствием каждый год сплавлялись вниз по течению Амура. Дело в том, что казачьим семьям, расселенным вдоль великой реки, предписано было сеять то же, что сеяли в России. Но амурский климат требовал к себе особого подхода. И на первых порах очень нелегко пришлось крестьянам в низовьях Амура. Весенние сплавы выручали их: ими доставляли продовольствие, которым казаки сами себя полностью обеспечить не могли.

Удача сплава в значительной мере зависела от погоды. Весна 1863 года выдалась на редкость дождливой. А в июне Кропоткин отправился вниз по Амуру с караваном барж помощником начальника сплава майора Малиновского. Даже неделя сплошных дождей имела для амурских новоселов-хлебопашцев самые неприятные последствия. Героических усилий требовала подготовка пашни. Да и можно ли назвать пашней клочок земли между пнями, который вскапывали лопатами? А селились охотно, прельщенные общениями освобождения на шестнадцать лет от податей и на шесть - от рекрутчины.

Путь в низовья Амура начинался на Шилке, в Сретенской гавани, где строились баржи. Утром 17 июня миновали селение Бликин, где форма гор наводит Кропоткина (пожалуй, впервые в Сибири) на мысль о воздействии на них древних ледников: склоны долины срезаны почти вертикально, отчего она становится похожей на корыто. А дальше, ближе к Сретенску, пошли пейзажи, напоминающие южнорусские степи…

Самая первая попытка сплава оказалась неудачной: дала течь баржа, на которую было погружено около пяти тысяч пудов соли. Кропоткин решил было, что не его это дело - сплав. Но вскоре все же пришлось снова этим заняться: ему приказано было снарядить в Сретенске баржу с мукой и догнать караван, ушедший вперед.

На барже - команда из десяти человек. Благополучно прошли самое опасное на Шилке место - устье реки Черной, отмеченное подводной скалой: в это лето вода стояла высоко. Но тут же, попав на песчаную косу, баржа села на мель. Пришлось ее разгружать, вычерпывать воду, а потом грузить вновь.

Нужно было догнать основной караван. Кропоткин взял почту, сумку с деньгами и отправился с тремя гребцами в крытой почтовой лодке. Гребцы - из бывших штрафников, которых Муравьев распределил по казачьим семьям «сынками» (это еще одно его «мероприятие» по созданию земледельческого населения в Приамурье). Большая часть «сынков» не прижилась в семьях; они скитались по городам и станицам, занимаясь случайной работой, не брезгуя и грабежами. Первоначально не без опаски поглядывал на своих гребцов Кропоткин, не спал ночами, сидя на руле. Но постепенно убедился, что у прогнанных сквозь строй бездомных бродяг не возникает даже и мысли о грабеже, что можно бы отобрать у безоружного офицера его почтовую сумку, а самого сбросить в воду…

Вот горы отодвинулись от берегов, растворились в дымке. Амур вышел на равнину. По обеим его сторонам, за рядами лозняка - широкое приволье заливных лугов. Одна за другой попадаются на пути станицы: Покровская, Свербеева; древний городок Албазин с деревянной церквушкой и почтой, известный по кровавым столкновениям казаков с даурами. Все станицы строятся вблизи леса, с краю прибрежных сосняков, каждая образована рядами небольших, в два окошка домиков…

«Горы словно стушевываются, отходят вдаль; они придут потом, но уже не такие высокие, не такие крутые, не будут спирать реки в узенький проход между утесами и каменьями; трава гуще и выше, больше лозняка, больше сорных трав, высоких, густых; приволье видно… Вот станица, на вид недурна, видно, что жилье заселяется. Народ выходит на берег, казаки в кучке посиживают у магазина…»