Семен Брилиант - И.А. Крылов: Его жизнь и литературная деятельность

«Дому Олениных служила украшением его хозяйка. Образец женских добродетелей, нежнейшая мать, примерная жена, одаренная ясным умом и кротким правом, Елизавета Марковна оживляла и одушевляла общество в своем доме». Она была болезненна. «Часто, лежа на широком диване, окруженная посетителями, видимо мучась, умела она улыбаться гостям», чтобы не расстроить беседы. Наш увесистый «Крылышко» покоился под её крылом. Дочери её с детства привыкли к ласковому «дедушке», который иногда баловал их басенками. Однажды вечером девушки стали советоваться, как разбудить старика, дремавшего в кресле. Они решились все три поцеловать его в лоб. Ив. Андр. проснулся и, тронутый милою шуткой, написал стихотворение «Три поцелуя», которое поместил в «Северных цветах».

Особенное оживление было в доме Оленина в период отечественной войны. Оленин принимал деятельное участие в вооружении милиции и сам носил ополченский мундир с зеленым пером. Тогда и Крылов писал одну за другой свои басни и читал их в доме Оленина. Они касались то прямо событий войны, как «Ворона и Курица», «Волк на псарне», то направлены были против иноземцев вообще и французского воспитания. В басне «Крестьянин и Змея», он разумеет под змеей воспитателя-иностранца, точно так как и простые люди, особенно русские няни в барских домах, называли еще недавно «змеей» иностранца-гувернера. В это время отличался гонением на французов известный издатель «Русского Вестника» Ф. Глинка, которому автор одной сатиры устроил уголок в своем «желтом доме для литературной братии.

Нумер третий – на лежанкеИстый Глинка возседит.Перед ним дух русский в стклянкеНеоткупорен стоит.

Не привелось увидаться Ивану Андреичу с братом, несмотря на горячее желание обоих. Он посылает ему постоянное «жалованье», басни и другие книги, на которые Лев Андреич высказывает свои наивные замечания: «Жуковский пишет, кажется, только для ученых и более занимается вздором (!), а потому слава его весьма ограничена. А также г. Гнедич — человек высокоумный, и щеголяет на поприще славы между немногими. Но как ты, любезный тятенька, пишешь это для всех: для малого и старого, для ученого и простого, и все тебя прославляют. Басни твои — это не басни, а апостолы»... Иван Андреич писал брату, что в Павловске бывает всегда за столом Императрицы и, участвуя в забавах, играл роль Фоки, а кн. Голицын — Демьяна. Это дало повод к забавному недоразумению. Брат понял так, что Ив. Андр. сделал из басни оперу, и просил прислать ему. Прочтя в «Инвалиде», что Ив. А. поднесли в академии золотую медаль, он просит прислать ему изображение, написать — на какой ленте, при этом ему желательно знать, кто президент и т. д. Ив. Андреич помог брату обзавестись маленьким хутором; но не долго последний им пользовался.

Оправившись вполне после своей болезни, Иван Андреич, как бы «наскуча жить Лафонтеном», вдруг совершил путешествие. Проходил он по набережной и встретил знакомого, который, собираясь ехать в Ревель, стал звать его с собою, навестить командира порта, знакомого также Крылову и известного своим хлебосольством. Иван Андреич, не долго думая, сел на корабль.

Эта поездка и её оригинальная внезапность были долго предметом разговоров. Крылов сообщил брату о событии, и последний был этим очень взволнован. «И так ты теперь, любезный тятенька, можешь назваться мореходцем» писал он ему...

Это письмо было последним. Через месяц Иван Андреич получил официальное извещение о смерти брата от сильной горячки. Последние его слова были: «Ах, любезный брат, ты не знаешь, как я болен».

Крылов написал, чтобы хутор со всем инвентарем и двумя коровами отдали денщику, а прочие вещи роздали на память.

Смерть брата сильно подействовала на Крылова, хотя они не виделись больше 17 лет. Он не изменил образа жизни, посещал клуб и дом Оленина, но сделался мрачен и молчалив. Хотя никогда не был он разговорчив, но, говорят, бывал занимателен, если удавалось его вызвать на разговор. Никто не решался спросить его, в чем дело. Прошло недели три, пока он стал приходить в нормальное состояние. Тогда, на вопрос Е. М. «Что с вами было, Крылочко? Вы на себя не походили?»—он отвечал: «у меня был родной брат, единственное существо на свете, связанное со мной кровными узами. Недавно он умер. Теперь я остался один».

Обвинение в связи с шулерами в молодости могло положить тень на честь Крылова. Но вся жизнь его и брата свидетельствуют напротив о твердых правилах чести: «За грех и стыд почитал и почитаю, пишет ему брат в одном письме, чем-нибудь непозволительным пользоваться, через что мог бы потерять честь и доброе имя. Да и на что мне? Я, по твоей милости, нужды ни в чем не терплю».

Уже в 1814 году Крылов получил на издание басен в З-х книгах пособие в 4,200 руб. ас. из Кабинета Его Величества. Государь сказал тогда, что готов всегда помочь Крылову, если он будет продолжать «хорошо» писать. Опираясь на это Высочайшее слово, Оленин ходатайствует теперь о пособии для нового издания, так как с тех пор Иван Андреич издал еще три книги басен па свой счет, а теперь собрал седьмую книгу из 20 новых басен. В доказательство отвращения Крылова от вольнодумства Оленин ссылается в своем докладе на негодование французского журнала но поводу басни «Сочинитель и Разбойник». По докладу этому Император Александр разрешил выдать Крылову десять тысяч рублей ас. В новом издании первою была поставлена басня «Конь и Всадник», написанная еще в 1814 г.». В ней Крылов разумел французский народ и революцию. Картинка к ней исполнена была Зауэрвейтом по мысли А. Н. Оленина.

Эти басни доказали, что дух баснописца не ослабел, как не ослабела и энергия его в обработке стиха; по собственным его словам, он читал и перечитывал басню много раз, пока какое-нибудь место не переставало ему нравиться. Тогда он исправлял его. Никогда не торопился он печатать. Напротив басням своим давал он долгий отдых, держал их как лежалые сигары, как старое вино, оттого и были они хороши. Вот почему в 1819 г. он объявил, что думает закончить свое поприще. Нельзя этому верить. Скорее хотел он иметь покой от назойливых просьб и работать медленно. Так же вероятно подготовлял он и первые свои три басни, с которыми явился к Дмитриеву. «Я автор и, сказать вам на ушко, довольно самолюбивый», говорит он в письме к дочери Оленина. Уверяя ее, что перечитывал письмо её много раз, он прибавляет шутя: «Но если бы я знал, что мои стихи перечитывают столько раз, то стал бы спесивее г. Хвостова, которого впрочем никто не читает». В упомянутом издании одна уже «Муха и Пчела» говорит о том, как легко владеет старик изящным стихом, не уступающим «легкой поэзии» Дмитриева.