Александр Нильский - Закулисная хроника

— Какой-с?.. какой вы сказали нумер? я не слыхала…

— Да не все ли вам равно, Марья Степановна… ведь вы на деньги не играете… вы только задерживаете игру…

— Ну, а все ж таки я хочу свое счастье проверить… А что касается денег, так я должна вам заметить, что мне ничьих денег не надо… Я играю для удовольствия; мне очень нравится эта веселая игра.

У Федорова был камердинер Тихон, отличавшийся несокрушимою грубостью и деспотичностью не только с просителями, но даже со всеми домашними Павла Степановича, не исключая и самого барина, с которым, разговаривая крайне резко, придерживался фамильярного обращения. Федоров почему-то на это не претендовал и почти никогда не делал ему никаких замечаний. Когда он впервые в своей жизни предпринял поездку за границу с больной своей дочерью, то вздумал взять с собою и Тихона. Как ни отговаривали Павла Степановича от этого, логично доказывая бесполезность русского лакея в чужих краях, он не хотел слушать никаких резонов и повез Тихона в первом классе, в отдельном купе, вместе с собой.

— Зачем эти напрасные расходы? — говорили Федорову провожавшие его друзья и знакомые: — для лакея это излишняя роскошь. Он превосходно доедет в вагоне третьего класса.

— Он такой же человек, как и я, — ответил сердобольный барин. — В первом классе ему будет покойнее, да и я не буду тревожиться о нем… Он ведь у меня привык к хорошей жизни, обидеться может…

Этот Тихон был груб со всеми вообще, но с Марьей Степановной в особенности. Он не питал к ней ни малейшего уважения. Вечно ворчал на нее и на все ее вопросы отвечал к презрением.

— Что это за барыня! — говорил он, — одно навождение, и ничего больше. Никакой аккуратности не имеет ни в уме, ни в обхождении, ни в понимании. Только по слабоумию и существует.

— Как по слабоумию?

— А так значит, что до праведной кончины додуматься не может.

Как-то летом, когда Федоров жил на Каменном острове, захожу я к нему в послеобеденный час. На даче царила тишина. Сам он, очевидно, почивал, а Прасковья Сергеевна с дочерью были на прогулке. С балкона я хотел пройти в людскую узнать, куда пошла барыня, но, войдя в столовую, был крайне поражен, увидев Марью Степановну, сидевшую на полу, подле стула, и имевшую несчастный, потерянный вид.

— Что это с вами? — поспешно спрашиваю ее. — Вам не хорошо? Не испугались ли чего-нибудь?

— Нет, мне хорошо, — простонала она в ответ, — только вот не встать никак.

— Но как вы очутились на полу?

— Да вот… хотела сесть, но… нечаянно упала… Мимо стула промахнулась… Никого здесь не было, я и сижу…

— Позвольте вам помочь… давайте руку, я вас приподниму…

— Ах, пожалуйста…

Однако, мои усилия оказались недостаточными. Как я ни старался приподнять эту тяжеловесную особу, но ничего не мог поделать.

— Позвольте призвать на помощь Тихона, мне одному с вами не справиться, — проговорил я, направляясь в переднюю.

Тот с строгой и недовольной физиономией неторопливо направился в столовую. Подойдя к Марье Степановне, он счел своею непременно обязанностью полу-укоризненно, полу-презрительно покачать головой и прочесть нотацию:

— Эх вы! Горе нашего дома! И сесть-то порядком не сумеете, так и норовите шлепнуться. Сидели бы лучше в своей комнате, а не ползали бы зря по всей квартире! Некому ведь с вами возиться, напрасно рабочие руки отнимаете.

— Ах, ты бессовестный, — заметила Марья Степановна, — да ты век сложа ручки сидишь.

— Ну, уж как бы там ни было, то есть, сложа ручки али не сложа, но только все ж таки больше вашего себя утруждаю… Ну, упирайтесь!

Склонился Тихон к несчастной старухе, энергично схватил ее в охапку и потащил в соседнюю комнату, не переставая ворчать. На лице Марьи Степановны изобразился ужас, кричать она не посмела, но ее «оханья» и «аханья» красноречиво свидетельствовали о переживаемых ею страданиях.

Вот образчик лакейского обращения с членами семейства в доме Федорова.

X

Домашняя жизнь Федорова. — Пьесы И. А. Манна. — Архив комитета. — Поспектакльная плата. — В. И. Родиславский. — Чинопочитание. — Закулисное недоразумение. — Экспромт И. И. Монахова.

Домашняя жизнь Федорова начиналась в 8 часов утра. Первым его посетителем неизменно был парикмахер, который занимался с жиденькой куафюрой Павла Степанович не менее получаса. На его обязанности также лежало выскоблить до лоска начальнический подбородок. По окончании этой операции, Федоров торопливо одевался и у себя в кабинете начинал служебные приемы.

Прежде всего к нему должны были явиться чиновники по школе. Из них первым имел доступ секретарь правления театрального училища с суточными рапортами. За ним следовала обязательно начальница женского отделения. Покончив с ними, Павел Степанович приступал к приему разных лиц, служивших в театре, как-то: режиссеров, актеров, музыкантов и пр. Затем являлись просители. Каждому обязательно он уделял время для переговоров, никогда не сказываясь ни сильно занятым, ни утомленным.

Обедал он аккуратно в 3 часа пополудни, после обеда непременно ложился спать и вставал только к семи часам, когда нужно было ехать на спектакль. Возвращаясь из театра, Павел Степанович всегда находил у себя несколько человек знакомых, с которыми засиживался за ужином или за лото до полночи. Расставшись с гостями, Федоров отправлялся в кабинет, где занимался очень часто до рассвета составлением нужных бумаг.

В дни докладов он официально являлся к директору, но долго у него не засиживался. На репетициях Федоров бывал весьма редко, и то по каким либо исключительным обстоятельствам, причем, конечно, только на оперных или балетных. В драматический же театр заглядывал лишь в бенефисы.

По пятницам у него собирались режиссеры всех трупп для составления репертуара, а по субботам к 12 часам дня съезжались к нему члены театрально-литературного комитета и уже потом, в полном составе, отправлялись на заседание, происходившее в квартире, ныне принадлежащей директору. В мое время, то есть когда я состоял членом этого комитета, председателем был П. И. Юркевич, членами известный поэт A. Н. Майков, И. А. Манн. А. П. Милюков, П. С. Федоров, а обязанности чтеца исполнял актер С. М. Сосновский.

На этот комитет взводилось много неосновательных обвинений. По его адресу сыпались нескончаемые упреки за то, что будто он пристрастен, что иногда он бракует весьма недурные произведения, но это слишком несправедливо. Всякой мало-мальски порядочной вещи давался ход, а уж если что заслуживает осуждения, так это единственно то, что почтенный председатель слишком снисходительно относился к своим переводам разного французского вздора, который, при дружеской помощи Федорова, легко проходил на казенную сцену.