Владимир Ионов - Житие тщеславного индивида

С этого и начались мои особые взаимоотношения с обкомом партии. Познав из «исторического материализма», что бытие определяет сознание, я решил написать товарищу Халдееву, каково же есть моё бытие. Помню, были там такие строчки: «Вот читаю сейчас учебник по марксистско-ленинской теории познания, а в комнате, где на душу приходится пять метров, плачет годовалый сын, смотрят телевизор жена и теща, за тоненькой перегородкой орет на кого-то пьяный сосед. Мудреная наука не лезет в голову. И какое уж тут сознание при таком-то бытии!»

Через пару недель – звонок из обкома партии: «Зайдите к товарищу Дробышеву». В бытность разделения партии на промышленную и сельскохозяйственную, этот маленький холёный человечек был секретарем по пропаганде промышленного обкома. Захожу в кабинет. Чуть возвышаясь над столом и крутя в пальцах дорогой футляр для очков, Дробышев смерил меня каким-то очень казённым взглядом и монотонно произнес:

– Мне поручено сообщить вам, что Центральный Комитет партии не занимается распределением жилья в Ярославле. Это вам ответ на письмо к товарищу Халдееву.

– Но, во-первых, я и не просил у товарища Халдеева жильё, а во-вторых, такой-то ответ товарищ Халдеев мог мне одним пальцем на машинке отстукать, – непочтительно заметил я.

– Центральный Комитет партии не отвечает на личные письма. Для этого есть областной комитет, – так же монотонно возразил Дробышев.

– Значит, если я напишу товарищу Халдееву «спасибо за разъяснение», ответное «пожалуйста» он тоже передаст через вас?

Дробышев не счёл нужным, что-то ответить, а я по-мальчишески завелся. Едва вернувшись на работу, настрочил в ЦК ещё одно письмо: «Уважаемый товарищ Халдеев, только что секретарь Ярославского промышленного обкома КПСС А.Д. Дробышев сообщил мне от вашего имении, что «ЦК КПСС не занимается распределением жилья в Ярославле». Для меня это ново. Большое спасибо за разъяснение. Ваше «пожалуйста» можете передать через товарища Дробышева А.Д.»

Прошло дня три, как я отправил это письмо. Звонок. Поднимаю трубку: «Ионов?», и слышу в ней отборный мат в исполнении Дробышева. Кричу: «Александр Дмитриевич, подождите минутку, я отключу магнитофон, а то он вас записывает!» Трубка на том конце провода брошена, и через пару минут мимо нашей комнаты, на ходу показывая мне кулак, пробегает Евгений Лобачев, председатель Комитета по телевидению и радиовещанию. Теперь его вызвали в обком. Что там ему сказали, не знаю, потому что, вернувшись, он только горько покачал мне головой и покрутил пальцем у виска.

Ещё одна стычка с обкомом партии была связана с шуткой Брони Табачникова, ныне профессора одного из Воронежских ВУЗов. Он дежурил по редакции известий, когда туда позвонил кто-то из инструкторов обкома:

– Ионова!

– А его нет.

– Куда он пропал?

– Лошадь пошел кормить.

– Какую ещё лошадь?

– Серую, в «яблоках».

– Откуда она у него?

– Купил. У него же книжка вышла, на машину гонорара не хватило, вот он и купил лошадь по колхозам ездить.

Слух про «лошадь Ионова» быстро разлетелся по городу, и в один из приходов в столовую обкома, Сергей Овчинников, зав отделом пропаганды остановил меня сердитым вопросом:

– Это еще что за вызов!?

– Вы про что?

– Про лошадь! Зачем покупал?

– А что, нельзя? – сдерживая смех, спросил я.

– Господи, когда кончатся твои выходки? Будь ты членом партии, схлопотал бы уже не один выговор с занесением.

– А я потому и не член.

– Ох, смотри! – Была это угроза или предупреждение, я так и не понял тогда.

Да, я не был членом партии, но работал на идею лучше любого пропагандиста. В моих радиокомпозициях звучали вдохновляющие музыка и стихи, я моментально и убедительно откликался на очередное «историческое» решение и только мне поручались самые ответственные интервью. Например, с маршалом Василевским, Президентом Академии наук СССР Келдышем, руководителем группы космонавтов, генералом Каманиным. Но Полушкинская шпана, видать, все ещё сидела во мне и никому не давала покоя. Особенно бывшим коллегам по «Северному рабочему».

Как-то прочитал в стихотворном сборнике Александра Иванова, тогдашнего редактора «Северного рабочего» посвящение его жене, где были такие строчки: «Спасибо ленинцу Хрущеву, тебе и партии родной!» Не поленился, сбегал в редакцию, записал это стихотворение в исполнении автора на магнитофон, а потом мы с Володькой Лебедевым смонтировали шуточное интервью, где на любой наш вопрос о личной жизни поэта, Иванов с пафосом произносил: «Спасибо ленинцу Хрущеву, тебе и партии родной!» Интервью мы озвучили на каком-то сборище журналистов. Ох, и смеху там было! А Иванов оказался мужиком без чувства юмора и только скрипел зубами от злости. Кроме того, он был ещё злопамятным и завистливым.

Радио в Ярославле пользовалось куда большим авторитетом, чем его газета, и он задался целью сменить председателя комитета по телевидению и радиовещанию на своего человека, который бы навел у нас «порядок». С этой целью в редакции газеты ввели обязательное прослушивание всех наших передач, и одна за другой начали появляться зубодробительные реплики. И первым «под раздачу» попал, естественно, я.

На радио так сложилось, что писать очерки о героях труда поручалось мне, хотя официально я занимался литературно-музыкальным вещанием. Собирая материал о председателе колхоза, награжденном орденом Ленина за сверхплановую сдачу зерна государству, я изучил годовые отчеты хозяйства за несколько лет и понял: чем больше зерна сдаёт колхоз, тем хуже становятся все другие его отрасли и уровень жизни колхозников. Выходило, что наш орденоносец работал только на себя, о чём я и сделал передачу. «Северный рабочий» тут же дал реплику: «В то время, когда Пленум Центрального Комитета партии призвал тружеников села всемерно наращивать производство и продажу зерна государству, областное радио в лице своего одиозного автора говорит, что это приводит к разорению хозяйства».

Потом меня угораздило сказать в эфире то, чего не было в тексте, заверенном Обллитом. А это, по тем временам, уже явная крамола. И нашего доброго, все понимающего и отважного председателя Комитета Евгения Лобачёва сняли с работы, заменив его Германом Бауновым из «Северного рабочего». С ним у меня были до того натянутые отношения, что я готов был сразу же уволиться. Остановил тот же Лобачёв: «Работай, как работал. Баунову в обкоме приказали не трогать тебя».

В первый же день появления в Радиодоме Баунов вызвал меня в кабинет.

– Ну, голубец, как мы с тобой будем жить дальше? – спросил с явной издёвкой в голосе.

– Я очень люблю своё дело и Радиодом, где знаю всё до последнего винтика, потому что провел на его строительстве не один выходной день. Поэтому на людях вы будете для меня Германом Васильевичем… А один на один – ты как был для меня говнюком, так говнюком и останешься, – ответил я, твердо помня слова Лобачёва.