В. Богров - Дм. Богров и убийство Столыпина

«Вчера почувствовал прилив вдохновения и написал целых два стихотворения:

Стих. 1-ое.

Твой ласкающий, нежно-чарующий взгляд,

Твои дорогие черты

Воскресили давно позабытые сны

Развернули широкие крылья мечты,

И несносен мне стал опьяняющий яд

Хлопотливой мирской суеты,

Яд жестокой борьбы и насилья;

И взмахнули могучие крылья,

Мир другой отворила мне ты —

Ласки нежной и чистой, как лилья,

Мир сердечной, святой теплоты.

Стих. 2-ое.

Потух во мне любви минутной пламень,

Мне не откликнулась любимая душа.

И, как тяжелый, как могильный камень

Сдавила душу жизни пустота.

Без вести от тебя, под гнетом тайных мук,

Мне не поднять своих бессильных рук,

Мне не раскрыть замершие уста,

Мне не зажечь холодные сердца,

Ах, как прожорливый паук,

Из сердца кровь сосет гнетущая тоска.»

И вот, наконец, наступает та минута, когда судьба дает Дм. Богрову случай осуществить ту задачу, которая являлась целью его жизни.

27-го августа 1911 г. Дм. Богров приходит домой обедать в необычайно радостном и оживленном настроении (по свидетельству тетки его М. Богровой). На вопрос тетки, что его привело в такое хорошее настроение, он отвечает, что имел совершенно неожиданный успех: у него, мол, наклевывается такое дело, которым он осчастливит мир, если все пойдет и дальше так хорошо. М. Богрова истолковала слова Дм. Богрова, как надежду на проведение какого либо крупного коммерческого дела.

Между тем, как теперь известно, произошло следующее.

К 27 августа у Дм. Богрова окончательно сложился план задуманного им выступления и для осуществления его он в этот день явился, после длительного промежутка времени к подполковнику Кулябко на квартиру, предварительно предупредив его по телефону, что имеет сообщить некоторые очень важные сведения. При его разговоре с Кулябко присутствовали прибывшие из Петербурга полковник Спиридович и камер-юнкер Веригин.

Далее цитирую показания самого Дм. Богрова от — 2-го сентября 1911 г., подтверждающиеся в этой части всеми остальными данными по делу.

«Я сообщил всем этим лицам вымышленные сведения, схема которых была выработана мною заранее по следующему плану. В бытность мою в Петербурге я сообщил фон Коттену ложное известие о моем знакомстве с молодым террористом, и вот теперь решил воспользоваться этой же несуществующей личностью, которую назвал «Николай Яковлевич» для того, чтобы создать связь между сведениями, сообщенными раньше фон Коттену и ныне сообщаемыми Кулябко, и тем самым придать этим сведениям большую достоверность. Я решил рассказать Кулябко, что этот «Николай Яковлевич» с женщиной «Ниной Александровной», так же не существующей, условились приехать в Киев во время августовских торжеств для совершения убийства одного из видных министров, что они просили меня дать им возможность прибыть в Киев не по железной дороге и на пароходе, а на моторной лодке, для того, чтобы избежать полицейского наблюдения, и что «Николай Яковлевич» имеет намерение остановиться у меня на квартире.

После передачи всех этих сведений я решил убедить Кулябко дать мне пропуск в те места, где будет Столыпин, для того, чтобы иметь возможность предупредить покушение на него. Получив же эти пропуски, я решил воспользоваться близостью Столыпина и стрелять в него. Весь этот план и был мною осуществлен, при чем Кулябко, несомненно вполне искренне считал мои слова правдивыми. Я виделся с Кулябко всего три раза, а именно 26-го или 27-го августа в присутствии Спиридовича и Веригина, затем ночью 31-го августа у него на квартире, и, наконец, 1-го сентября в «Европейской гостинице», в № 14 в присутствии того же Веригина. В эти три раза я ему рассказал все вышеизложенное и прибавил, что «Николай Яковлевич» и «Нина Александровна» приехали и первый из них остановился у меня на квартире. Тогда Кулябко учредил за ней очень густое наблюдение, но, конечно, никого не выследил, так как никто ко мне не приезжал. При первом свидании с Кулябко он, указывая мне на пачку пригласительных билетов на торжества, спросил меня, имею ли я таковые, но я, не желая возбуждать у него подозрений, ответил ему, что мне таковых не надо; однако, я твердо решил достать такие билеты и с этой целью телефонировал ему в 6 часов 31-го августа, что в видах успеха дела мне необходимо иметь билет на вход в Купеческий сад. Кулябко, очевидно, понял, что мое присутствие в саду требуется для предупреждения покушения и сообщил мне, что билет мне будет выдан и чтобы я прислал за ним посыльного. Таким образом я и получил билет и находился в Купеческом саду 31-го августа, где стоял сначала около эстрады с малороссийским хором, а затем перешел на аллею, ближе к царскому шатру; стоял в первом ряду публики и хорошо видел прохождение государя, но Столыпина в тот момент не заметил и видел его только издали и то неотчетливо; поэтому я не мог в него тогда стрелять.

Вернувшись из Купеческого сада и убедившись, что единственное место, где я могу встретить Столыпина, есть городской театр, где был назначен парадный спектакль 1-го сентября, я решил непременно достать туда билет и с этой целью пошел в охранное отделение и, в виду того, что Кулябко уже спал, я написал предъявляемую мне записку, В этой записке я сообщил, что у Нины Александровны имеется бомба, что у Николая Яковлевича имеются высокопоставленные покровители, и что покушение на государя не состоится из опасения еврейского погрома. Я рассчитывал, что эта записка произведет на Кулябко серьезное впечатление и что он примет меня лично и тогда я выпрошу у него билет на спектакль.

Так оно и вышло: Кулябко меня принял и из разговора с ним я понял, что он меня ни в чем не подозревает и что я имею все шансы получить билет. Но окончательно этот вопрос не был тогда разрешен, поэтому я на следующий день снова пошел к Кулябко и сообщил ему, а также присутствовавшему Виригину, что билет мне необходим во-первых для того, чтобы быть изолированным от компании бомбистов, во-вторых, для разных других целей, полезных для охранного отделения. Но эти цели были изложены мною весьма неопределенно и туманно и я, главным образом рассчитывал, что Кулябко среди окружающей его суматохи не станет особенно в них разбираться, а из доверия ко мне выдаст билет. Мои предположения в этом смысле вполне оправдались, и билет был мне прислан в 8 ч. с филером охранного отделения, о чем меня предуведомил по телефону Кулябко. Билет был за № 406, 18 ряд, и был написан на мое настоящее имя, только с ошибкой в заглавной букве моего отчества. Приехал в театр во фраке в четверть девятого и встретил Кулябко, которому сообщил, что Николай Яковлевич по прежнему находится у меня на квартире и, по-видимому, заметил наблюдение.