Эндре Мурани-Ковач - Флорентийский волшебник

Увлеченный рассказом доктора о чужих землях, неведомых племенах, устрашающих обычаях, Леонардо засыпал Тосканелли вопросами, жадно впитывая каждое его слово.

– А когда вы были там? – спросил Леонардо.

Тосканелли нервно ерошил свои седеющие, но непокорно падающие на лоб кудри.

– Я еще никогда не покидал Флоренции.

– Выходит, все это только сказки?

– Сказки? Эх, дитя ты, дитя! Это – правда. Чистая правда. Пускай я пи разу в жизни не бывал за стенами Флоренции, но разве ты не знаешь, что Флоренция – центр мира? Что сюда прибывают люди с разных концов света? А раз уж они тут, то рано или поздно меня разыщут, ибо ни у кого больше нет такой точной карты, по которой каждое мыслящее существо сможет ориентироваться, как в своей квартире. Вот приходят и рассказывают. Не один путешественник побывал у меня. Были персы и индусы, турки и англичане. Говорил я с моряком-португальцем и купцом из Московии. Порой приходилось изъясняться только знаками. Один посетитель – бродячий арабский ученый – целую неделю пробыл у меня, и, должен сказать, мы отлично друг друга разумели. Посмотри: это платок того аравитянина, а вон там – китайский ларчик, а это горшок, в котором цветет роза, – венгерский, да, да, хочешь верь, хочешь нет.

Морское дно и венгерский цветочный горшок, африканский ветер и окаменевшая много тысячелетий назад рыба витали в речи доктора, откладываясь в голове Леонардо сначала сумбурно, потом приобретая все более стройную систему. Много чего узнал Леонардо в стенах маленького флорентийского домика о мире, о давно минувших временах, о силе природы – и все это так, между прочим, за разглядыванием кусочков камней или скелетов животных.

Иногда Леонардо уходил глубоко взволнованный, но неизменно с ощущением, что он еще ближе подобрался к тому, главному, называемому мессером Паоло смыслом жизни. Когда же Леонардо, не довольствуясь услышанным, хотел сразу вникнуть в «смысл жизни» доктор говорил:

– Смысл жизни – это все! – И, закрыв глаза, он простирал руки.

На этот раз Леонардо пришел в дом доктора потрясенный, полный возмущения. Служанка пропустила его в кабинет. Здесь он застал Тосканелли, склонившегося над раскрытой книгой. Явившийся в день праздника молодой человек, боясь, что он потревожил, оторвал ученого от важных дел, робко приветствовал его.

Тосканелли поднял голову от книги.

– Что это, Нардо, разве ты не пошел на гуляние?

– Я оттуда, – сказал Леонардо и тотчас умолк.

Перед заваленным приборами и книгами столом доктора все, взволновавшее Леонардо перед тем, вдруг показалось таким ничтожным. К чему говорить тут о Сальвиати, о своем отвращении к нему, о событиях той страшной ночи в Лукке? И как объяснить, что заставило его покинуть празднество, отчего звуки флейт и свирелей терзали его слух, в то время, как он очень любит музыку?

Но доктор, как бы уловив последние обрывки его мыслей, поднял глаза.

– Я люблю музыку. В прошлый раз ты сказал мне, что играешь на лютне. Я устал. Возьми вон там инструмент. Сыграй мне что-нибудь.

Леонардо потянулся за лютней. Осторожно перебрал лады. Инструмент оказался в порядке, можно было его не настраивать.

Леонардо взял легкие аккорды. Нежные звуки разнеслись по дому. Сердце игравшего сразу же обласкала умиротворенность. И сладость какой-то неведомой или давно минувшей боля. Нет, эти чувства ни к чему.

Он положил лютню.

– Не могу играть. Доброй ночи!

И тотчас же за ним закрылась дверь.

Ученый внимательным взглядом проводил белокурого молодого человека.

«И чего это я так рано ушел? – спрашивал себя Леонардо. – Ведь сумерки только начинают спускаться».

Навстречу ему по улице с шумом шли веселые люди в масках.

Леонардо свернул в переулок. Он бежал от веселья. И в то же время оно манило его. Он возвратился на площадь Санта-Кроче. Здесь уже развели костер, вокруг которого, держась за руки, притоптывала молодежь.

– Нардо! Где же ты пропадал? – услыхал он робкий, заискивающий голос маленького Лоренцо.

Леонардо даже не обернулся, он увлекся зрелищем кружившегося на фоне огня людского венка. Ему хотелось плакать и ликовать. Как прекрасно все это! Мучительно и прекрасно, хоть трудно совместить эти два понятия.

Чья-то рука мягко опустилась на его плечо. Дружеская ободряющая рука.

Он услышал голос мессера Андреа:

– Работать и размышлять будем завтра, а нынче – карнавал, так ведь, Леонардо?

И с этой минуты в пылающем свете костра, среди вертящихся с визгом людских голов, Леонардо думал только о той девичьей головке, изображение которой он, полагаясь на свою память, начал мысленно воспроизводить.

Часть вторая

ВОССТАВШИЙ АНГЕЛ

Глава первая

Два друга

В стенах Флоренции, где, согласно летописанию, занимались тремястами тридцатью тремя профессиями, лжемудрецы в островерхих колпаках по расположению небесных светил определяли характер человека, предсказывали будущее. Но на то, чтобы предсказать необычную, полную приключений, судьбу Пикколо, друга детства Леонардо, не хватило бы фантазии и слов ни у астрологов в долгополых балахонах, ни у беззубых, гадающих на золе старух, ни у бродячих цыганок, ни, тем более, у родных Никколо.

Единственный сын владельца замка Винчи в детстве вовсе не выказывал склонности к приключенческой жизни. В те годы, когда решительный и храбрый, жаждущий необычного, Леонардо подрастал в усадьбе своего деда, хрупкий чернявый Никколо казался в сравнении с ним чересчур смирным, не в меру осмотрительным. Это он пытался удерживать Леонардо от чреватых опасностями далеких прогулок. А когда Это ему не удавалось, он нехотя, понуро плелся за своим другом. Правда, позднее он уже старался быть вожаком, со свойственным дворянину превосходством. Так он водил Леонардо и дядю Франческо на колокольню, где они изучали небесные светила. Держался он будто бы независимо, но по сути дела во всем подражал другу. Впрочем, не во всем. Он не мог, например, подобно Леонардо, с карандашом в руке соперничать с самим богом, копируя сотворенное им, или силою воображения создавать совсем новое. Никколо преклонялся за это перед другом, хвалил его рисунки и не упускал ни одного удобного случая, чтобы похвастать его талантами.

Дружба эта была настоящая. Когда Леонардо поступил в мастерскую Верроккио, Никколо затосковал. Он до тех пор донимал отца, пока тот не позволил ему переселиться к сестре во Флоренцию.

И только здесь стало явным, какое действие оказало на Никколо общение с Леонардо. Насколько эта дружба повлияла на характер мальчика. В то время как ученик Верроккио в восторге от найденного призвания, увлеченный занятиями, запирался теперь в мастерской, друг его не выдержал во Флоренции и двух месяцев, так мучительно тесны показались ему городские стены. Им овладело непреодолимое желание покинуть их. Уехать в далекие края, увидеть неведомые земли. Свою тайну он открыл одному Леонардо. Никколо влекло море.